Книга мёртвых

Как подобает его типажу, Комогор участвовал в культурной жизни своего «коммюнити» – в данном случае эмигрантов из России. Приносил статьи в «Новое Русское Слово», жертвовал на издательские затеи, поощрял выпуск воспоминаний старых эмигрантов. Он умудрялся оказываться всякий раз в центре драматических событий. А как же без такого персонажа! Ни Толстой, ни Тургенев, ни Шолохов не обходились без таких характерных персонажей. А ведь они лишь следовали жизни! Комогор оказался в центре моей личной драмы – разрыва с любимой женщиной – и немедленно угодил в книгу. Он оказался на месте преступления, когда Алёшка Туммерман убил эмигранта по кличке «Морячок» из револьвера (фамилию не могу вспомнить. В рассказе «Портрет знакомого убийцы» морячок назван Абрамовым. Но вот какая его настоящая фамилия?) Это случилось в «Астории», одном из «боро» Нью-Йорка. Туммермана (он появляется в моих книгах под фамилией «Шнеерзон») поселил в этом доме, на одной площадке с собой, заботливый Комогор. А убил Туммерман (кстати, он друг диссидента Володи Буковского) за то, что морячок не отдал ему долг. В своё время компания эмигрантов скинулась и купила траулер, чтобы ловить рыбу. Затея провалилась, купили не в сезон, потом у них конфисковали трал, последовали другие несчастья, банк наложил арест на корабль. Туммерман считал, что виноват морячок. И вот убил. Вот как Лёня Комогор выглядит у меня в рассказе «Портрет знакомого убийцы»: «Однажды я увидел на Бродвее сутулого Лёню Косогора. В новой шляпе и плаще, с галстуком, Косогор выглядел принарядившимся. Занятый рассматриванием мира через очки, Косогор меня не заметил, прошёл мимо. Бывший узник ГУЛАГа помог мне выжить в самые тяжёлые времена, я испытывал к нему тёплые чувства, я его выделял, потому я последовал за ним и на углу 47-й и Бродвея схватил его за плечо.

– В бордель идёте, камрад Косогор?

– Ты? Уф, чокнутый, испугал как…

– Кого боимся, камрад Косогор?

– Задумался я, вот что… А ты где же это пропадал столько времени? /…/

Он шел на собрание литературного клуба! И это он, Косогор, был инициатором создания клуба. Я знал, что узник ГУЛАГа имеет литературные амбиции, однако думал, что он от них навеки избавился, промучившись в своё время целый год с единственным рассказом. Разумеется, рассказ был из жизни ГУЛАГа.

В тот мучительный год Косогор понял, что писательство – не такой легкий хлеб, как ему казалось. До этого он порицал меня и мои произведения. «Вот я когда-нибудь сяду и напишу. У меня опыт, вам, бумагомаракам, и не снился такой опыт. Я больше, чем Солженицын сидел. Десять лет, от звонка до звонка. Уж я напишу так напишу… Это ты всё о пизде, да о пизде, серьёзные книги нужно писать, о серьёзных вещах.

– Пизда – очень серьёзная вещь, Лёня, – отвечал я ему. – Очень серьёзная. /…/

– Надо же, понимаешь, жить культурно, – сказал Косогор, – пусть мы и в дикой стране. Вот я и придумал этот клуб. Собираемся два раза в месяц, обсуждаем текущую литературу. Высказываем мнения».

Последний раз я видел моего героя не то в 1981-м, не то в 1982 году.

Приходится признать, что единственное назначение мужчины – оплодотворить женщину. Удачно брызнуть спермой в её подготовленные природой мокрые недра. Никаких других задач для нас природа не придумала. Все остальные деятельности – от Лукавого. Нашёптаны им. Только Лукавый спасает нас от жизненной скуки.

Битники и другие Набоковы

«Гинзберг ответственен за освобождение дыхания американской поэзии в середине века /…/ Более всего он продемонстрировал, что ничто в американской и эротической реальности не может быть отвергнуто и может занять своё место в американской поэзии /…/ Его мощная смесь Блейка, Уитмена, Паунда и Вильямса, к которой он добавил свой собственный летучий, гротескный и нежный юмор, резервировала ему памятное место в современной поэзии», – написала об Аллене Гинзберге критик Хелен Вендлер.