Книга не о любви

Наверное, его соседи отнеслись бы к этому по-другому. Если здесь человек лишит себя жизни, то у них появится великолепная тема для пересудов. Мой терапевт зайдет в булочную, и все разговоры утихнут, а покупатели повернутся в его сторону. Мне стало жалко его, моего терапевта, стоящего у прилавка. Ведь и так нелегко жить в деревне и быть признанным лишь наполовину. Он храбро не обращал внимания на издевки, а когда его соседи увидели, что дом психопатов процветает, а он в состоянии сделать пристройки и ремонт, то впервые почувствовал, что к нему начинают относиться с уважением. А теперь снова все пойдет прахом из-за нервной идиотки, которая не могла потерпеть и уйти из жизни в своем собственном доме.

Я подняла камень и треснула себя по черепушке. Конечно, била я не изо всей силы, потому что умирать всерьез не хотела, хотела только иметь повод говорить себе, что пыталась лишить себя жизни, но не сумела. Ведь на самом деле я могла взять запасную канистру. Хотя почувствовать боль было необходимо, пусть по лицу бежит кровь. Оказалось, что это сложнее, чем я себе представляла. Я стукнула еще раз и еще. Потом рухнула на березу, опустилась на колени и одной рукой обхватила ствол. Крови на лице все не было. Оказывается, есть причина, почему самоубийцы охотнее используют веревку, снотворное или опоры моста. А здесь требуется слишком много решимости. Я начала ползать на четвереньках в поисках камня побольше Подбросила его в воздух и попыталась представить, что ловлю головой футбольный мяч. Получилось с четвертой попытки. Было так больно, что сразу же стало понятно: сегодня я явно не умру. Поднялась, держась руками за белый ствол, и постояла, пока не перестала кружиться голова. Потом взяла камень, поцеловала его, уложила рядом с березой и потрусила в направлении дома для психопатов. Пока я шла, на голове выросло целых четыре шишки. Как в комиксе. Решила, что остаток перерыва проведу в душе. Там я ни с кем не встречусь, и ни с кем не придется разговаривать. Конечно, душевые, так же как и спальни на шестерых, были постоянно открыты, они даже не делились по половой принадлежности, но я так долго принимала горячий душ, что вокруг меня образовалась стена из пара.

Когда я шла в почкообразный храм, кожа у меня вздулась и покраснела. Я на самом деле надеялась, что мой терапевт объяснит, что же на самом деле со мной произошло. Унижение закончилось, наступила пора познания. Он разрушил меня и теперь соберет по новой. Я узнаю, почему так ревела, он задаст нужные вопросы мне, он задаст нужные вопросы Акселю, я узнаю о себе что-то, что того стоит. Человек постоянно думает, что дальше все будет хорошо. А почему, собственно говоря?

Фредерик сел к нам в круг и спросил, как я себя чувствую.

— Ты же спрашиваешь не всерьез, — сказала я и пощупала свою самую большую шишку. От боли перехватило дыхание. Пока я могу доставлять себе такие страдания, я не сорвусь, не разревусь еще раз.

— Выглядишь хорошо. Мягкая и просветленная.

— А вам так не кажется? — обратился он к остальным.

— Точно. Совсем мягкая, — сказал Гвидо.

— И мне так кажется, — сказала женщина по имени Грит.

— Я думаю, это пошло ей на пользу, — вступил Олаф.

— Да, она какая-то… расслабленная, — сказала Андреа.

Я провела по голове и вызвала целый фейерверк боли, которая взорвалась в моем мозгу.

— Сломленная, — подсказала я, — ты пытаешься найти слово «сломленная».

Мой терапевт повернулся к книготорговцу.

— Как-то раз и ты здесь здорово ревел, помнишь?

— Да, хорошо помню. И рад, что на этот раз это был не я.

Терапевт поговорил с книготорговцем, потом с Олафом. Я отошла на задний план. Мастерская продолжалась, а мой терапевт снова был хозяином положения.

Я не собиралась проводить эту ночь в спальне на шестерых, поэтому забрала свою постель и зарылась в кучу красных одеял в комнате для групповых занятий. Включила проигрыватель. Диск с «Травиатой», принадлежавший Грите, всё еще не вынули, я включила его в режим «постоянный повтор».

Около одиннадцати пришел Олаф. Я так и думала.

— Можно я лягу рядом?

Я промолчала, и он залез ко мне под одеяла. Погладил меня по голове и спине. Руки у него большие и теплые, прикосновения, несущие утешение. Нужно было только забыть, кому эти руки принадлежат. Он целовал мое лицо, виски, щеки, потом шею. Его дыхание ласкало мне кожу, по мне побежали мурашки. У меня никогда не будет других мужчин, только такие, как он. Даже представить себе невозможно, что мной заинтересуется умный, милый человек. Может быть, в один прекрасный день мне удастся повеситься, если я буду уверена, что найдется тот, кто обрежет веревку и положит мой труп на пол.

Второй раз открылась дверь, вошла Андреа.

— Ой, извините, — пробормотала она, — я просто забыла взять одеяло.

Она подхватила свое одеяло и снова испарилась.

— Она ревнива, — сказал Олаф, когда Андреа ушла, — и появилась здесь не случайно. Не может пережить, что сегодня я с тобой.

— Она боится старости, — продолжил он, не дождавшись моего ответа, — постепенно теряет свою привлекательность и прекрасно отдает себе в этом отчет.