Он отпрянул, как от плевка в лицо.
– Я так не думаю.
– Думаете. Я не убивала тех мужчин, но могла бы. Я могла бы хладнокровно выстрелить им в лицо и смотреть, как они умирают, ничего при этом не чувствуя. Вот что вы думаете, хотя знаете, что я этого не делала. Это сводит вас с ума, и это так
Блэк покачал головой. Его щеки покрылись красными пятнами.
– Вы хотите меня разозлить. Но поймите, Бет, я пытаюсь вам помочь.
– Никто, – Бет медленно и четко выговаривала каждое слово, так что они звенели в холодном воздухе камеры, – никто не пытается мне помочь. Никто не приходит сюда ради меня.
Блэк хотел возразить, но Бет не дала ему открыть рот. Ее уже тошнило оттого, что ей не позволяют вставить слово, что мужчины то и дело перебивают ее, говорят от ее имени. Можно подумать, они знают хотя бы малую часть того, что происходит у нее в голове, или способны представить себя на ее месте хотя бы на день или даже на час. Иногда от злости она начинала жалеть, что на самом деле не застрелила тех мужчин: тут Лили понимала ее как никто.
– Я способна сама себе помочь, – сказала Бет. – Вы мне не нужны. Ступайте домой к своей воспитательнице. Женитесь на ней, живите обычной скромной жизнью. И никогда сюда не возвращайтесь.
Теперь разозлился и Блэк, что случалось с ним редко. И этим явно порадовал Бет.
– Вы идиотка, черт бы вас побрал! Я единственный, кто хочет вытащить вас, и не потому, что вы мне платите. Я действительно этого хочу. Если вас признают виновной, ваша жизнь закончится.
– И что? Я вам никто. Убирайтесь.
Он не сдавался.
– Я не отступлю. Если вы этого не сделаете, убийца останется на свободе и сможет совершить новые преступления. Тот, у кого пистолет. Тот, кто писал записки и застрелил двух мужчин. Это ведь женщина, правда? И вы ее знаете. Если это не вы, Бет, она продолжит убивать людей, пока ее не остановят. Вы хотите быть к этому причастны?
– Убирайтесь, – повторила Бет.
– Бет…
– Убирайтесь.
Он ушел. Бет смотрела на него, чувствуя, как захлопывается очередная дверь, как отмирает часть ее души. Сжав пальцами холодный тонкий матрас, она подумала:
Бет об этом позаботится.
Она в тюрьме, арестованная по обвинению в двух убийствах, а ее адвокат – дома, с женой и детьми. Она одинока, на самом дне жизни, у которой может быть еще не одно такое дно, если предположить, что остаток дней ей придется провести за решеткой. По всему выходит, это худший момент в ее жизни.
Зато теперь Бет Грир впервые в жизни точно знала, что делать.
Шесть дней спустя Бет привели из камеры в помещение с несколькими складными столами, разделенными перегородками из грязного стекла. К каждому столу был привинчен большой черный телефон, провод от которого прятался в пластиковом коробе, чтобы им нельзя было никого задушить. В нескольких кабинках, сгорбившись над телефонами, сидели женщины в тюремных робах – они говорили с адвокатами, мужьями или детьми. Голоса людей в комнате были тихими и напряженными, а воздух – как и везде здесь – пропах по́том.
Все думали, что тюремная жизнь сломает Бет. Даже Рэнсом, неплохо ее знавший, уже не был так уверен в своей подзащитной. Закончив напыщенную речь, он спросил, что ей принести: книги, подушку, еще одно одеяло?
– Не позволяйте всему этому вас сломать, – обеспокоенно сказал он. – Люди за вами наблюдают. Именно этого они и хотят. И ради всего святого, не откровенничайте с сокамерницами.
Не дождутся. Бет попросила Рэнсома передать свитер и книгу «Моби Дик», которую давно хотела прочитать. Книга всегда казалась ей слишком толстой и скучной, но именно такое чтение идеально подходит для тюрьмы. Целыми днями она вникала в невероятные описания китов, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Единственным, по чему она скучала так отчаянно, как матери скучают по детям, был алкоголь.
В тюрьму ей звонили редко. Рэнсом всегда являлся лично, а больше никого, кроме Лили, у нее в этом мире не было. До этого звонка было только еще два, и оба раза на том конце бросали трубку, как только она подходила к телефону. Поэтому Бет знала, что Лили не дремлет. Она ведет свою игру.
В этот раз, подняв трубку, Бет услышала знакомый голос Лили, приглушенный и далекий, словно по рации.
– Готова поспорить, ты больше не сладкая, – сказала она.
Бет подумала, что готова к такому повороту – Лили не устоит перед искушением позвонить. Но первым, что она вспомнила, услышав голос сестры, был тот день, когда они с Марианой отправились во «Врата рая». Из всех двадцати трех лет жизни тот день был единственным, который Бет хотела бы вернуть, если бы могла. От этой мысли у нее перехватило дыхание: боль и гнев подступили к самому горлу. Впервые после ареста ее затопила волна ярости.
– Чего ты хочешь? – спросила Бет.
– Как тебе там? – спросила Лили. Она казалась оживленной и беззаботной. – Признаюсь, мне интересно, что такое тюрьма. Наверное, там не так плохо.
– Приходи – сама увидишь.