Книга ночей

«Ах, вот оно что! — едко воскликнула она. — Ничего себе, подарочек! Ну так вот, мне они не по вкусу, и я не желаю их здесь видеть. Да и потом, еще ни одна ваша супруга не прижилась в этом доме, всех их вынесли отсюда ногами вперед! Разве не так, отец?» И, взглянув на женщину в упор, добавила: «Мой папаша, небось, не сообщил вам, что он приносит несчастье своим женам. Он только и умеет, что делать им детей, причем по двое разом! Потом приходит смерть, и он выносит их за порог, точно узел с грязным бельем, а его детишки пополняют стадо здешних сирот. У моего отца, можно сказать, настоящее призвание быть вдовцом! Так что очень вам советую поскорее сматывать удочки, если не хотите в скором времени составить компанию остальным покойным мадам Пеньель. Послушайте меня, садитесь на обратный поезд и — скатертью дорожка!»

Золотая Ночь-Волчья Пасть стоял рядом с дочерью, сжав кулаки, но не отвечая ни слова. Зато ответила Рут. «Ваш отец все мне рассказал, — промолвила она спокойно. — Я ничего не боюсь, и я твердо решила жить здесь, с ним». Но тут Матильда, пораженная ее акцентом, яростно завопила, глядя на отца: «Да она вдобавок еще иностранка! Этого только нам не хватало! И не просто иностранка, а немка! Значит, теперь вы подбираете себе жен среди врагов? Браво, браво!» — «Матильда! — строго оборвал ее Золотая Ночь-Волчья Пасть голосом, дрожащим от гнева. — Я тебе приказываю замолчать! Я пока еще твой отец!» Тут вступил в дискуссию и Бенуа-Кентен. «Во-первых, они не немки! Рут — австриячка, — разъяснил он, как будто этот нюанс мог смягчить Матильду. — И потом, если они тебе не нравятся, тем хуже для тебя. Вот и все!» — «Ладно, пускай остаются! Пускай ваши иностранки остаются!» — отрезала Матильда и тут же мстительно добавила: «Пускай остаются — до тех пор, пока не воспоследует смерть!» С этими словами она круто повернулась и вошла в дом. От резкого движения ее подол хлопнул, точно деревянный.

Услышав этот сухой хлопок платья Матильды, Альма, которая слушала этот разговор с обычным для нее серьезным видом, вздрогнула и робко захныкала. «Мауп Libenke, — сказала Рут, подхватив дочь на руки, — vos vet der sof zayn?»[3] Малышка не ответила, она лишь указала пальчиком на дверь, за которой скрылась эта страшная женщина с еще молодым лицом и совсем седыми волосами, злым голосом и деревянным платьем. Бенуа-Кентен подошел к Рут и взял девочку за руку. «Не бойся, — сказал он. — Посмотри вокруг: вся эта земля, с полями, лесами и реками, теперь твоя. И ты можешь бегать и играть здесь, сколько захочешь. А я всегда буду рядом с тобой и заступлюсь, если понадобится. А еще я сделаю для тебя красивого деревянного слона, такого же, как на карусели. Хочешь слона?» Альма слабо улыбнулась и кивнула. Золотая Ночь сошел с крыльца и, обняв Рут за плечи, ввел в свой дом.

Переступив порог, Золотая Ночь-Волчья Пасть с облегчением погрузился в прохладный полумрак и уютное домашнее спокойствие, о котором давно успел позабыть, уже не надеясь обрести вновь. Он сжал Рут в объятиях и поцеловал. Ему все еще не верилось, что перед ним новая любовь, новое счастье. Он даже не понимал, как это случилось, — так мгновенно и просто поверили они друг в друга. В тот день они долго ходили по аллеям парка Монсури, и им было так хорошо, что беседа кончилась лишь поздно вечером, после того, как они, вместе с детьми, поужинали на террасе кафе в районе Отей. А потом, не в силах расстаться, они уложили детей спать, и снова встретились, и стали бродить под руку, как двое старых друзей, по пустынным улицам, разговаривая обо всем и ни о чем. Виктор-Фландрен, всегда молчаливый с прежними женами, неожиданно для себя рассказал незнакомке всю свою жизнь. В ее странном акценте звучало нечто, облегчавшее признания, позволявшее говорить все абсолютно откровенно, без утайки. Иногда, отвечая ему, она не могла подыскать нужное слово; они на минуту останавливались, чтобы вместе найти его, и каждое из этих слов принимало для него новое, радостное звучание, когда его удавалось извлечь из путаницы слогов.

В конце концов, слова эти обрели в ее устах сладость поцелуя, и, когда наступил рассвет, он даже сам удивился неистово запылавшему в нем любовному влечению. Не раздумывая, он повернулся к ней, обхватил ее голову и поцеловал в губы. И все слова мгновенно приняли тепло ее кожи и зеленый цвет ее платья.