Книга о друзьях (Book of Friends)

С этого момента вся моя жизнь пошла по-другому. Я посмотрел на французскую жизнь новыми глазами. Как бы плохо тут ни было, здесь никогда не бывало так паршиво, как в Америке. Я даже начал читать по-французски в свободное время. Не знаю, как мне это удавалось, учитывая, что мой разговорный французский был просто ужасен.

В любом случае мне повезло, и я наткнулся на «Мораважин» Блеза Сандрара. Живо помню, как читал каждый вечер понемногу в кафе «Де ля Либертэ», возле Монпарнасского кладбища. К моему удивлению, Фред, который уже читал Сандрара, не испытывал к нему особенной любви, равно как и Анаис. Я же считал его настоящим титаном среди современных французских писателей. К каждому знакомому французу я приставал с вопросом – читали ли вы Сандрара? Со временем я прочитал фактически все, что он написал. Иногда мне казалось, что я сойду с ума, продираясь через очередной пассаж, словно написанный редактором словаря. Но в этом и заключалось очарование Сандрара – он заимствовал лексику у всех возможных профессий и социальных слоев.

Впрочем, оставим Сандрара на минутку. Поговорим о нем позже, когда я буду рассказывать о том времени, когда я уже закончил «Тропик Рака». Сейчас же я хочу обратиться к другому зануде – на этот раз американцу, из Топеки, штат Канзас. Он считался экспертом в рекламном бизнесе, по крайней мере в Америке. Напыщенный, хвастливый, тщеславный и бог знает какой еще… Я видел его лишь однажды, недолго, на каком-то приеме, где познакомился с его женой, очаровательной писательницей. Она к тому времени уже выпустила несколько книг, среди них – биографию моего любимого американского писателя Шервуда Андерсона. Мы с ней отлично поладили. Однажды я спросил ее, не захочет ли она отужинать chez nous*, отрекомендовавшись отличным поваром. Она обрадовалась, но тут же добавила:

– Можно я приду с мужем? Думаю, вы с ним пару раз встречались.

* у нас (дома) (фр.).

И она назвала его имя. Я действительно его помнил и, ставя Фреда в известность об ужине, добавил:

– Покажем ему класс!

С первого же взгляда на ее мужа Фред невзлюбил его всей душой. Хотя он – был американцем и нашим гостем, внешне он походил скорее на Эрика фон Штрокхайма – высокомерный грубиян, который воображает, что разбирается лучше всех в чем угодно.

Я извинился и вышел, чтобы проверить gigot d’agneau*, которого готовил на ужин. Фред вскоре присоединился ко мне. Вдруг он прошипел, хватаясь за бутылку:

– Это все, что осталось?

* фаршированная баранья ножка (фр.).

И тут нам обоим пришла в голову идея – нассать в графин и подать этому ублюдку в качестве аперитива. Мы были уверены, что придурок американец не увидит разницы. Разумеется, мы были скромны и написать в коньяк не так уж много.

Итак, мы сели за стол, и прежде, чем приступить к главному блюду, я налил немного коньяку в стакан нашего гостя и буквально по капле в остальные стаканы. К еде у нас имелось еще чудесное марочное вино.

Мы следили за его лицом, когда он опрокинул в себя напиток. Конечно, его передернуло, но он не сказал ни слова о странном вкусе. Вскоре мы уже вовсю болтали, разделываясь с gigot. Его жена завела разговор об Андре Бретоне, лидере сюрреалистского движения. Неожиданно ее благоверный повернулся ко мне и спросил прямо:

– Что это за сюрреализм, о котором все тут талдычат? Кто такие эти сюрреалисты?

Вежливо и совершенно невинно я ответил:

– Сюрреалист – это тот, кто мочится в ваш напиток, прежде чем подать его на стол.

Он изменился в лице, ибо мгновенно понял подтекст моего высказывания. (К тому же у Фреда на лице расцвела недвусмысленная улыбка Чеширского Кота.) Ничем не выдавая своих чувств, он попросил трость и фетровую шляпу, тяжело поднялся, пожелал нам спокойной ночи и ушел. Это был единственный зануда, с которым я обошелся резко. Смешно еще и то, что его супруга вовсе не почувствовала себя оскорбленной, наша выходка ее развеселила.

Эта маленькая шутка – дурнаяшутка – была, наверное, рудиментом моих первых дней в Париже. Хотя Вторая мировая война надвигалась и ее приближение чувствовали почти все, пока хватало времени на маленькие игры. Наверное, именно из-за угрозы, которая нависала над головой, люди, особенно артистического склада, бросались в самые невероятные начинания. Дадаизм цвел около десяти лет, прежде чем мы с Фредом попытались начать новое движение, которое окрестили «новый инстинктивизм». Это было скорее движение против всего. Кажется, я где-то упоминал, как Джоуи задумал огласить его (или нашу) сумасшедшую задумку в серьезном литературном журнале Сэмюеля Патмэна «Нью ревью». Это было что-то вроде плохой шутки, типичной для того времени.