Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Если надо, мы добавляем еще пол-литра или берем вдогонку пару портвейнов «Кавказ» («Лучший», «Армянский» и тому подобное) — по деньгам то же самое, но кайф получается с лакировкой, его хватает надолго, до утра.

Ритуальное распитие не ведет ни к чему — мы изливаем часа три грязь на грязь этой жизни, и нам кажется, что мы к закрытию поилки отмылись от этой грязи. Злость на все окружающее становится прочной и плотной, и это наполняет нас нежностью и пониманием друг друга. Все жены — стервы, все тещи — кобры, все начальники — сволочи. Мир прост, как граненый стакан.

И с годами мы все больше молчим, все уже сказано. И пьем в условных междометьях и восклицаниях, понимая друг друга с животной точностью.

Потом мы растворяемся в разных направлениях, на автопилоте добираясь до своего жилища.

А в трепещущем тепле домашних недр нас ждут с безнадежным страхом те, кого мы уже давно не любим и мучаем собой и которые истосковались по хоть какой-нибудь жизни. И мы проваливаемся в это хрупкое естество всем фаршем своей жизни, судьбы и беспамятства.

«Час Волка»

Работа начинается в девять.

Мы не в ящике — можно и опоздать слегка, если нет проверки, которую устраивает отдел кадров. Хорошо все-таки жить в плановой системе — проверки планируются на год вперед, а информация имеет свойство просачиваться: план по проверкам печатается в машбюро, а там тоже люди. У тех людей — свои люди, друзья. Короче, неожиданные проверки известны всем, и потому раз в месяц можно и не опаздывать, а во все остальные дни — да хоть на полчаса!

Итак, к половине десятого наш отдел в полном составе. Ставится чайник для кофе, женщины начинают свой утренний макияж. Смотреть на это — все равно что рвотное принимать. Впрочем, после макияжа настроение у нас и вид у них не лучше. И мы уходим на лестничную площадку покурить и поболтать.

Мы — это три разновозрастных специалиста-профессионала ни в чем. Женщин в отделе — семнадцать. И потому мы уже давно всех их перетрахали на институтских вечеринках, субботниках, в колхозах и прочих пьянках. Но это никогда не обсуждается между нами, а о чем чешут языки они — плевать. Мы говорим о спорте. Вспоминаем голы и шайбы. «Быстрее! Выше! Дальше!» и всякие там рекорды. Спорт и политика — это как бы наше участие в чем-то, что называется общественной жизнью.

По лестнице спускается с директорского этажа институтский парторг.

— Курим? Завтра — единый политдень, будет инструктор из райкома. Не подкачайте.

Когда-то был нормальный парень. Теперь — освобожденный. Через десять лет этот институтский парторг купит 51 % акций нашего института, выберет себя директором, оставит всего двадцать человек из полутора тысяч и откроет в трех зданиях нашей конторы ночное казино, банк и страховую компанию, но мы этого еще не знаем. Но и он еще не знает, что будет «заказан» и пришит чьей-то крышей на своей вилле на одном из укромных Подветренных островов лучезарного Карибского моря.

Никто не знает, что нас ждет через десять лет, но мы каждый год планируем что-нибудь далеко вперед, что-нибудь одно и то же. То, что мы напланировали двадцать лет тому назад на сегодня, с действительностью не вяжется никак, но мы от работы по распределению до выхода на пенсию продолжаем то же самое и переписываем одну и ту же обосновывающую записку. За это платят, но мало. Сначала — 100, а к пенсии — 200, чтобы пенсия была максимальной 132. Больше не бывает. Прибавки идут по 20–30 рублей раз в две пятилетки, гораздо медленнее, чем то, что мы планируем. Раньше я планировал в ящике танки. Потом ушел оттуда. Теперь планирую экспорт кокса. Никакой разницы. Берешь материалы съезда. А там есть установка дать в ближайшей пятилетке прирост 40 %, от этого и пляшешь дальше по пятилеткам, с небольшим ускорением. Какая разница — танки или кокс на экспорт, или мыло на импорт, или численность населения?

Я из танкового ящика сюда перешел уже восемь лет назад, а все еще считаюсь новеньким. Чтоб прибавки не просил. А чего ее просить? Рано еще. С будущего Нового года надо начинать, в дружину записаться, на овощную базу пару раз сходить, на защиту мира, общественную нагрузку какую-нибудь взять.

Мы курим уже по третьей. Ждем.

Наконец, кто-то не выдерживает:

— Без четверти.

Молодой идет стрелять в кассе взаимопомощи трешку. Старик копошится, складывая из ящика пожарного крана пустую тару. Сегодня идти мне.

— Может ветчины в форме? Надоела эта колбаса.

— Ладно.

И я иду в магазин за углом. Перед закрытыми дверьми винного отдела огромная толпа, колышущаяся ожиданием. Стоять со всеми — до обеденного закрытия не купишь. И я ныряю в арку, сворачиваю налево, к служебному входу в винный отдел, рядом с грузовым люком. Здесь нас всего человек десять. Половина — из нашей шараги. Остальные — незнамо откуда, но тоже уже давно знакомые.

Мы ждем. Я кручу в ладони юбилейный рубль, на котором вождь указывает вытянутой рукой на искомое всеми нами время.