Книга о Ласаро де Тормес

Я притворялся, что тот, кто внутри, защищается, и делал выпады, как и тот, внутри, мечась из стороны в сторону. И поскольку воины-тунцы пали духом, у них не было возможности видеть то, что им видеть не подобало. Я вновь и вновь возвращался к пещере и бросался в бой со всё большим рвением и вновь уклонялся от ударов. Гак я какое-то время изображал битву и всё — исключительно для виду. А после того, как я всё это несколько раз проделал, удалившись от пещеры на некоторое расстояние, я начал издавать громкие крики, чтобы генерал и войско меня слышали:

— О ничтожный человек! Ты думаешь, что можешь противостоять великой мощи нашего могучего сеньора-короля, его достославного великого капитана[110] и его несокрушимого войска? Думаешь, тебе сойдет с рук твоя дерзость и множество смертей, произошедших по твоей вине среди наших друзей и подданных? Сдавайся в плен нашему прославленному предводителю! Возможно, он будет к тебе милостив. Складывай оружие, которым защищался! Выходи из своего укрепления, которое тебе мало пригодится, и отдайся во власть того, с кем никто не сравнит ся во всём бескрайнем море!

Когда я, как уже говорилось, выкрикивал все эти слова, чтобы усладить слух власть предержащего, всячески стараясь ему угодить, ко мне подплыл тунец, присланный за мной генералом. Я прибыл к последнему, застав его помиравшим от смеха вместе со всем остальным войском; они хохотали с таким хрипом и гоготом[111], что не слышали друг друга. Когда я явился, пораженный увиденным, генерал приказал им замолчать, и, хотя многие с трудом подавляли смех, воцарилось молчание. Наконец, с великим сожалением я услышал слова генерала, обращенные ко мне:

— Приятель, если у тебя нет другого способа проникнуть в крепость нашего врага, чем тот, что ты испробовал до сих пор, не исполняй своего обещания, а я благоразумно не буду от тебя этого ожидать; я видел лишь, как ты атаковал вход в пещеру, но войти в нее так и не осмелился; да еще видел, с каким усердием ты убеждал нашего противника сдаться, что на твоем месте должен был бы сделать каждый. И этим, как представляется мне и всем остальным, ты хотел оправдать свои поступки; мы же зря потратили время, а слова твои — пустобрехство, так как всё, чего ты просишь и что обещаешь, тебе вовек не осуществить. Поэтому-то мы и смеемся, и наш смех вполне оправдан: каково видеть тебя, спорящим с тем, другим, как если бы он был твоим двойником!

И, сказав это, он снова расхохотался, а я остолбенел, говоря самому себе: «Если бы Господь не хранил меня, эти болваны, увидев, как плохо и неубедительно я подражаю тунцам, сообразили бы, что я тунец только по внешности, а не по сути».

При всём при том я решил загладить свою ошибку и сказал:

— Сеньор, когда человек хочет осуществить задуманное, с ним происходит то же, что со мной.

Все расхохотались, а капитан спросил:

— Выходит, ты — человек?

Я чуть было не произнес: «Ты сказал»[112] — и это было бы вполне уместно, но испугался, что, вместо того чтобы разодрать одежды[113], они разорвут меня самого, и оставил свои остроты для другого, более подходящего времени. Видя, что на каждом шагу совершаю промахи, и догадываясь, что еще несколько шахов — и мне будет мат, я начал хохотать вместе со всеми, и одному Богу известно, что я изображал досаду с подлинным страхом, в тот момент меня обуявшим. И я сказал в ответ:

— Великий капитан, мой страх не так велик по сравнению со страхами прочих, но так как я бился с человеком, язык мой последовал за мыслью о нем; однако мне начинает казаться, что я медлю с исполнением своего обещания и с отмщением нашему врагу. И, если ты позволишь, я хотел бы вернуться к завершению своего дела.

— Я тебе разрешаю, — услышал я в ответ.

После сего я в большой спешке, напуганный всем случившимся, вернулся к скале, думая о том, что надо быть осторожнее в словах и речах.

А когда я направился к пещере, со мной произошло вот что: спеша со всем покончить, я приблизился к входу, взял в рот то, что когда-то держал в руках[114], и начал размышлять, что делать дальше: войти ли в пещеру или, как обещал, поднять тревогу. Наконец я подумал, что если я войду, то могу быть обвиненным в похищении, в том, что, раз Ласаро не нашли, значит, я его съел, а это окажется и некрасиво, и преступно. Наконец, я возвращаюсь к войску, которое уже спешит мне на помощь, поскольку все видели, как я взял шпагу и нанес для куража несколько ударов по стене у входа и даже смог, искривив рот, оставить с каждой стороны по нескольку косых линий.

Приблизившись к генералу и склонившись перед ним в поклоне, держа при этом, насколько мог ровно, шпагу во рту за рукоятку, я сказал:

— Ваше превосходительство, вот оружие нашего врага: отныне можно не бояться войти в пещеру, ибо ему нечем ее защищать.

— Вы поступили как доблестный тунец и должны быть вознаграждены за столь великую службу. И поелику ваши отвага и сила завоевали эту шпагу и, как мне кажется, вы умеете владеть ею лучше, чем кто-либо другой, оставьте ее себе, пока мы не захватим самого злодея.