Книга о Ласаро де Тормес

Я хочу рассказать об одном случае, который со мной приключился, когда я шел по одной из главных городских улиц. Увидел я человека, едущего верхом на осле, которого шатало из стороны в сторону и который был столь усталым, что, сколько ни силился, не мог ни продвинуться вперед, ни вернуться назад. И тогда человек закричал: «Ну, сеньор бакалавр! Так мы никуда не тронемся, хотя я подумываю вернуться!» Но, решив, что тот, к кому обращены его слова, двигался бы живее, если величать его более почетным званием, он заговорил: «Ну, сеньор лиценциат! Пошевеливайся, ко всем чертям!» — и ткнул того палкой с острым наконечником. Поглядели бы вы, какие тот начал выделывать коленца! Взад, вперед, лиценциат — туда, всадник — сюда! Никогда в своей жизни, ни в морских владениях, ни на суше, я не видел столь важного лиценциата, которому бы все уступали дорогу и на которого вышло бы поглазеть столько народу!

Я узнал тогда, что господа должны иметь какие-то звания, которыми они выделяются среди прочих, как я выделялся силой и доблестью среди тунцов. Но, тем не менее, ценятся они поболе меня, так как, хотя тунцы и облекли меня титулом, мне не дозволено было использовать его за пределами, отвоеванными моими собственными усилиями. И сознаюсь, сеньор, что на протяжении какого-то времени мне больше хотелось прозываться лиценциатом-ослом, чем Ласаро де Тормес.

Движимый этим желанием, привлеченный шумом, я как-то зашел в один колехио[176], где увидел множество студентов и услышал множество голосов, так что все они до единого надрывались не столько от полученных знаний, сколько от криков. И среди многих мне известных лиц (хотя меня не знал никто), я — по воле Божией — узнал своего толедского приятеля, с которым был дружен в добрые времена; он служил двум сеньорам студентам и производил более всего шума, хотя его хозяева были одними из самых старших в колехио. И поскольку он был слуга и по дому, и по учебе[177], то смог представить им меня так хорошо, что меня позвали к обеду, и не только. Правда, обедали мы по-университетски: скудная еда, плохо приготовленная и по-нищенски сервированная, но, будь я проклят, если от нее осталась хоть одна неразгрызенная косточка!

За едой мы говорили о разных вещах, но по моим замечаниям и возражениям оба сеньора прекрасно поняли, что я из своего жизненного опыта почерпнул поболе, чем они — из своих занятий. Я рассказал им кое-что из того, что произошло с Ласаро, причем так складно, что все начали спрашивать, где я учился — во Франции, во Фландрии или в Италии, и, если бы Господь позволил мне вспомнить одно-другое словцо на латыни, они были бы потрясены. Чтобы не дать им повода спросить меня о чем-то, что могло поставить меня в тупик, я старался не выпускать нить беседы из рук. Однако они, вообразив, что я — персона более важная, чем та, которой представляюсь, решили заставить меня поучаствовать в ученом диспуте. Я же, зная, что все они, как и я, латыни не знают, так что я не мог перед ними осрамиться, согласился. Ибо тот, кого уважали тунцы, кои, состязаясь, бьются рылами, сможет за себя постоять среди тех, кто сражается языком.

Диспут был назначен на следующий день, и поглазеть на него был приглашен весь университет. Пусть Ваша Милость увидит Ласаро — в наиславнейшем из городов, среди стольких докторов, лиценциатов и бакалавров, коими воистину, будь их вдесятеро меньше, можно было бы засадить все испанские угодья, а блеском их превосходительств примасов[178] — затмить весь мир целиком! Поглядите на разноцветье одеяний разных Орденов и степеней, на то, как чинно они рассаживаются в зависимости от звания и независимо от человека!