Книга о Ласаро де Тормес

Считая автобиографическую форму «Ласарильо» всего-навсего «формой», то есть тем, чем при анализе достовернейшего рассказа о жизни Испании XVI века можно попросту пренебречь, не различая по существу образы и функции автора и повествователя, в роли которого выступает герой (в образе самого героя — две его ипостаси: повествователя и действующего лица), адеп ты реалистической трактовки «Ласарильо» упускают из виду величайшую условность, иллюзию, фикцию, на которой зиждется вся конструкция повести: в соответствии с ней роль повествователя отдана автором персонажу-плуту, и это никак — ни психологически, ни прагматически — не мотивировано. Но мотивировано эстетически, мотивировано художественным, то есть жанровым, замыслом автора.

По внешней форме «Ласарильо» — не что иное, как «рассказанное письмо» (epístola hablada)[359]. Все современные прочтения повести так или иначе базируются на этом, безусловно верном, наблюдении. Однако разные исследователи конкретизируют его в разных, зачастую резко расходящихся между собой, направлениях. Большие споры вызывает цель написания «эпистолы» Ласаро, достаточно туманно выраженная в Прологе, предваряющем повествование. Пролог, начинающийся с выразительно-ударного «я» (Yo), акцентирующего особую роль субъекта повествования, выстроенного в ракурсе его мировидения, обращен к адресату письма (а в его лице — к имплицитному читателю повести), обозначенному инициалами V. М. (Vuestra Merced — исп. Ваша Милость). К. Гильен, а вместе с ним и вслед за ним Ф. Рико (см.: Rico 2006: 15—23) считают, что письмо Ласаро «Вашей Милости» является своего рода актом послушания, попыткой самооправдания, направленной на развеивание дошедших до «Вашей Милости» сплетен, которые ходят в городе по поводу жены Ласаро и благодетеля героя — архипресвитера церкви Св. Спасителя, женившего Ласаро на своей служанке (а по сути, наложнице). Эта ситуация, образующая «обстоятельственный фон» письма Ласаро, явственно обрисовывается лишь в конце «Рассказа седьмого...» и обозначена словом «caso» (случай)[360].

Против подобного толкования цели послания Ласаро выступает автор одного из самых солидных исследований, посвященных «Ласарильо», В. Гарсиа де ла Конча, который считает, что форма обращения Ласаро к таинственному адресату письма — Vuestra Merced — отнюдь не свидетельствует о высокопоставленности адресата: письмовники того времени советовали употреблять слова «Ваша Милость» при обращении пишущего и к своей ровне. Исследователь настаивает на том, что адресат послания Ласаро — отнюдь не церковный чин или служащий Инквизиции, желающий получить отчет о поведении архипресвитера, и что упоминаемый в «Рассказе седьмом...» «случай» не является основным поводом для сочинения письма, главное назначение которого — изображение достойных всеобщего внимания персоны и жизни Ласаро. Эта жизнь продолжается и в момент написания письма, так что и переписка героя с «Вашей Милостью» может быть продолжена, что прекрасно уловил издатель повести из Алькала де-Энарес и что затем вошло в жанровый узус «пикарески» (см.: García de la Concha 1981: 15—46).

Вслед за P.-У. Труменом (см.: Truman 1969) В. Гарсиа де ла Конча связывает замысел повести с ренессансной полемикой вокруг «homines novi» («новых людей») и интерпретирует ее как реплику в этом, шедшем преимущественно между итальянскими гуманистами, споре. Главной подоплекой послания толедского глашатая испанский исследователь считает гордость, похвальбу (ostentación), самовозвеличивание «нового человека» в светско-гуманистическом понимании слова — выходца из низов, добившегося благодаря собственным усилиям, уму и житейской хватке, ценой многих испытаний и унижений стабильного социального положения и материального благополучия. Теперь он жаждет славы в потомстве, о чем и заявляет в Прологе:

Рассудил я за благо, чтобы столь необычные и, пожалуй, неслыханные и невиданные происшествия стали известны многим и не были сокрыты в гробнице забвения, ибо может случиться, что, прочтя о них, кто-нибудь найдет здесь нечто приятное для себя, и даже тех, кто не станет в них особенно вдумываться, они позабавят.

С. 7 наст. изд.

Непонимание со стороны Ласаро неуместности и беспочвенности своего самоутверждения, более того, позорности своего социального положения и образует иронический подтекст повести. Для читателя «Ласарильо» должна быть интересна не старая, как средневековый мир, история о слепце и мальчишке-поводыре, а то, как Ласаро рассказывает о своем первом наставнике и как его рассказ преломляется в зеркале авторской иронии.