Стандартная ситуация встречи слушателя с академической музыкой сегодня — концертный зал. Устройство концертных залов — целая наука, в которой есть свои специалисты. Один из самых известных инженеров-акустиков XX века Лео Беранек говорил: «Ощущения от исполнения Мессы Баха си минор, Девятой симфонии Бетховена или Восьмой симфонии Малера диктуются не только качеством оркестрового исполнения и свежестью дирижерской интерпретации. Во многом они зависят от динамических характеристик концертного зала: от того, насколько ярко само пространство откликается на нежные пианиссимо и торжественные фортиссимо»[317]
.Вот что это значит в переводе с образного языка на конкретный — звук имеет свойство отражаться от стен, и характер отражения зависит от трех параметров:
• размер помещения: чем оно больше — тем больше эхо;
• форма помещения: от нее зависит направление отраженного сигнала;
• отделка стен: разные материалы дают разные отражения.
С размером все понятно: камерная музыка может прозвучать и в небольшом зале комнатного типа, большая симфоническая форма (особенно в ее экстремальных, позднеромантических вариантах, например у Малера, Шостаковича) требует пространства соответствующего масштаба.
Форма зала по возможности не должна быть круглой — иначе звук будет с равной силой отражаться от всей поверхности стены и «гулять», вместо того чтобы вовремя стихнуть. Иногда эта акустическая особенность круглых помещений используется намеренно, например в Шепчущей галерее собора Св. Павла в Лондоне. Если здесь что-то прошептать, вас услышат на расстоянии 35 метров. Но для музыки такое эхо губительно: сложная оркестровка рискует превратиться в то, что музыканты и звукорежиссеры называют емким словом «каша». Когда же форма зала прямоугольная, то лишние отзвуки нивелируются.
Если форма зала определяет направление отражений, то отделка влияет на их силу: мягкое покрытие поглощает звук, твердое — отражает. Попробуйте бросить мячик в стену: если она обита толстым слоем мягкого материала, например войлока, энергия броска будет погашена — снаряд отлетит недалеко. Если же стена будет деревянной или, пуще того, каменной, то мяч отскочит прямо к вам. Что-то подобное происходит и со звуковыми волнами: дерево дает красивое, ровное отражение, камень же отражает сильнее — и если пространство узкое, то на выходе неизменно получается глуховатый, пещерный звук.
Большинство популярных концертных залов всего мира построены с учетом этих нюансов. Но билет на концерт еще не гарантирует идеального звучания — в разных точках зала звук тоже будет разным: отражения распределяются неравномерно. Звукорежиссер Софья Кругликова рассказывает: «Почему партер считается дорогим местом? Потому что там соотношение прямого сигнала и отраженных реверберационных полей идеальное. Как только вы уходите вглубь зала, ближе к стенкам, вы получаете больше реверберации, оказываясь за пределами так называемого диффузного поля. Реверберации становится больше, а самого оркестра меньше — и качество восприятия хуже. Те, кто сидят на галерке, слышат отраженные сигналы, гул помещения, накопленные реверберации и меньше прямого сигнала от инструментов»[318]
.Здесь, конечно, можно было бы пофантазировать о том, что знатным посетителям итальянских опер с чадами и домочадцами, которые располагались, как правило, в боковых ложах театральных залов, тогда как места в партере отдавались бедноте, музыка просто была неинтересна и театр был модным местом встречи, ведь им доставались акустически не лучшие места. Но правда в том, что обычаи, размеры и акустические особенности залов были другими.
Еще один вариант живого, неконцертного слушания музыки (если точнее — хитрой комбинации иллюзии живого присутствия и «неживого» слушания) не так давно придумали в Европе, это практика трансляций концертов из разных залов мира в кинотеатрах всей планеты. Акустика в них далека от идеала живого звучания, но используется технология объемного звука
Пластинка, диск, файл
Что делать, если поблизости не идет концерт? У меломанов XVIII–XIX веков был ответ на этот вопрос: музыку играли дома, игра на музыкальных инструментах входила в обязательный набор умений образованного человека и практически приравнивалась к чтению, счету и письму. Отсюда великое множество переложений оркестровых произведений для клавира: транскрипции делали и сами композиторы, и члены их семей (в этом преуспела, например, жена Николая Римского-Корсакова Надежда Николаевна). В чем-то транскрипция — это паллиативное решение, в чем-то — новая версия оригинала, существующая в другом — домашнем или салонном — измерении. Впрочем, многие такие транскрипции из домашнего, камерного романтического обихода перешли в концертный и стали хрестоматийной частью репертуара.