Книга о Петербурге

Петербургские наводнения поражали внезапностью. Приходит в голову странная мысль: а не могло ли тогда случиться то, что случилось через 101 год и 1 месяц — 8 ноября 1824 года? Раз не случилось, то не могло, а если и могло, то не случилось. Это да. И все же… Погибли бы все.

Как бы то ни было, 7 октября пушки возвестили о сборе. Митрополит Новгородский отслужил молебен.

По три куска дерна положили на землю, согласно разметке, император и императрица. А также прочие участники акции. Включая дам.

Церемония состоялась.

1854, 1855

Мне проще представить в этой ситуации своих современников: у всех в руках смартфоны, многие повернулись к заливу спиной, чтобы сделать селфи на фоне вражеских кораблей. Некоторые показывают на пальцах викторию. Прикольно ведь. Впрочем, флот неприятеля находится на значительном расстоянии, поэтому сами корабли на снимках могут получиться досадно мелкими, но тут нет большой беды: главное — дым, высокий дым из труб пароходофрегатов, самое главное — дым! Наш-то флот по-прежнему преимущественно парусный — тут есть что сравнить, — мачты виднеются, и нет дыма: кораблями с паровым движителем пока еще не располагаем в достаточности. А снимки, конечно, тут же отправляются знакомым в разные концы света, в Крым, например, — в Севастополь: как там у вас?.. еще не началось?.. А у нас — красота. Не каждый день увидишь флот неприятеля, пришедший завоевывать твою столицу.

Если отбросим смартфоны с их чудесными возможностями (как-то вспомнят о них лет через пятьдесят?!) и сделаем поправку на истинный антураж середины позапрошлого века — одежда, прически, оптические инструменты (обязательно у кого-нибудь подзорная труба), ничего нового о человеческой природе мы не узнаем: любопытство всегда любопытство. И в 1854-м, когда эскадра под командованием адмирала Чарльза Нейпира подходила к Кронштадту, и в 1855-м, когда в разгар войны на юге здесь, в заливе, крейсировали корабли союзного флота под командованием вице-адмирала Ричарда Дондаса, петербургское общество приезжало на это смотреть — каков противник. А почему бы не посмотреть, если показывают? Я бы сам приехал одним из первых в Красную Горку, откуда открывался замечательный вид.

А ведь могло случиться все, что угодно. Крымская война, она же Восточная, могла бы назваться сейчас как-нибудь по-другому — Балтико-Крымской, например, или Невско-Крымской, или даже Петербурго-Крымской, если бы в 1854 году неприятель повел себя столь же решительно на севере, как позже на юге.

А может быть, и не дошло бы до войны именно Крымской, и была бы она Второй Северной, когда бы все разрешилось тут, на подступах к столице, если не в черте города.

Все помнили, как английский флот разбомбил Копенгаген. Тогда Британия была союзницей России, английские верфи нуждались в русском корабельном лесе. Датчане, выступив на стороне Наполеона, могли (только еще могли!) закрыть «окно в Европу», чего англичане боялись тогда больше всего. Акция была превентивной. И вот ее результат: треть Копенгагена в руинах, число жертв измерялось тысячами.

А недавно совсем, в апреле, была бомбардировка Одессы.

В Лондоне от Нейпира ожидали, между прочим, ни много ни мало покорения Петербурга; перед Дондасом год спустя задача стояла скромнее — победить Кронштадт. И то и другое, как известно, не получилось. Англичане, взвесив все pro et contra, на прорыв не решились. Однако значительные силы русских, привлеченные к обороне столицы, оказались в известных пределах скованными и не участвовали в военных действиях на юге, где разворачивался основной театр войны. Что до зрительского внимания к себе, оно союзническим флотом достигалось в качестве побочного эффекта, и это было уже сродни театру в обычном понимании слова.

Среди зрителей представления случилось быть известным литераторам. Например, Тютчеву. Петербургская публика, по его словам, воспринимала зрелище как некое — тут поэт (заметим по ходу, это в письме к жене) выразился на языке интервентов — very interesting exhibition (а впрочем, и в остальном — письмо на языке неприятеля, каковым вдруг оказался язык французский). Морские силы противника подвигли Тютчева к сарказму. «Здешние извозчики, — писал он тогда, — должны поставить толстую свечу за их здравие, так как, начиная с понедельника, образовалась непрерывная процессия посетителей в Ораниенбаум и на близлежащую возвышенность, откуда свободно можно обозревать открывающуюся великолепную панораму, которую они развернули перед нами, невзирая на дальность пути и столько понесенных ими расходов».