Книга о русской дуэли

Жизнь дворянина XVIII–XIX веков была публичной. Дворянин постоянно находился на людях, и его поведение всегда было рассчитано на взгляд со стороны. Между приватным и публичным существовала очень строгая граница, хорошо заметная в деле чести. Ссоры чаще всего происходили в обществе, это и придавало им социальную значимость и требовало строгости в соблюдении норм приличия. Поэтому оскорбление, означающее начало дела чести, обычно также наносилось публично. После этого дело должно было развиваться приватным образом. Обществу были безразличны технические подробности поединков. Переговоры секундантов, а затем и сам бой укрывались от любопытных глаз. В этом была и определенная конспирация — не будем забывать, что дуэль считалась уголовным преступлением и власти обязаны были предотвращать таковое законопротивное смертоубийство. И расширять круг посвященных значило подвергать их опасности наказания. С другой стороны, психологически дуэлянтам не всегда могло быть приятно участие посторонних, зевак в деле чести, тем более — присутствие любопытствующих на поле боя.

Тем не менее, как и в каждом правиле, здесь бывали исключения. Если дуэль становилась шумным общественным делом, то находилось достаточно много людей, стремившихся присутствовать на ней лично. Появлялись люди, заявлявшие «права» лично свидетельствовать «суду Божию» — это и присутствовавшие при ссоре и оскорблении, и товарищи по полку, и просто приятели, и, наконец, любопытные, любители эффектных зрелищ. Например, на знаменитой дуэли Шереметева с Завадовским присутствовал П. П. Каверин, известный бретер и весельчак. Он, конечно же, не удовлетворился ролью молчаливого зрителя и увековечил свое присутствие довольно-таки жестоким bon mot: подойдя к катавшемуся по снегу смертельно раненному в живот Шереметеву, спросил: «Что, Вася? Репка?» Традиционно эта фраза расшифровывалась примерно так: «Ну что, вкусно ли? Хороша ли закуска?» {53, с. 279–280; а также 108, с. 101}. Однако недавно А. Ф. Белоусов и А. М. Пан-ченко установили, что Каверин напомнил Шереметеву шуточную традицию кадетских корпусов: вручать «орден» в форме репы тому кадету, который первым на учениях падал с лошади {131, с. 161–166}.

Обращает на себя внимание не только пьяная бесцеремонность шутки (по некоторым свидетельствам, Каверин был сильно навеселе), но и именно зрительская, почти театральная непосредственность реакции — вероятно, также Каверин выражал свое восхищение или неудовольствие и в театральных креслах.

После легализации дуэли в 1894 году поединкам стала придаваться некоторая публичность. Командиры частей, преследуя, по-видимому, педагогические цели, иногда специально приглашали и даже обязывали явиться к месту боя всех офицеров роты или полка.

К этому времени дуэль стала восприниматься как нечто экзотическое, на нее часто шли не защищать честь, а зарабатывать романтическую популярность — в этом случае и присутствие зрителей, и огласка становились чрезвычайно желательными. Дуэль превращалась в балаган, шутовство — вплоть до приглашения фотографа.

Присутствие зрителей, обращавшее дуэль в спектакль, противоречило ритуальному значению дела чести. Поединок, на котором речь шла о чести и бесчестии, жизни и смерти, был актом по сути социально значимым, но по своей форме и психологически — частным, даже интимным, и посторонние любопытствующие на поле чести были не более уместны, чем в больнице или морге.

Не было распространено и приглашение медиков к месту боя. В России XVIII — первой полозины XIX века к врачу было отношение во многом как к ремесленнику, его место было у постели больного или в лечебнице, а не там, где вершится суд Божий. Нужно также учесть, что при тогдашнем развитии практической медицины не так уж часто имело реальное значение, когда врач приступит к делу — часом раньше или позже. Многие в то время, подобно герою «Вечера на бивуаке» А. А. Бестужева-Марлинского, считали, что «первый удар аптекарской иготи[55] есть уже звон погребального колокола», и обращались к врачам только в самый последний момент.

Если же все-таки врач приглашался, то обычно он ожидал в карете, а на поле боя появлялся только в случае необходимости, по зову секундантов.

Естественно, приличный врач, имеющий постоянную клиентуру, дорожащий своей репутацией, не хотел так рисковать и унижаться. Поэтом секунданты обычно обращались к лекарям средней руки, не очень разборчивым, готовым за деньги промолчать, выдать ложное свидетельство — их можно было найти практически в любом крупном городе. Упоминание о таких «готовых к услугам» лекарях есть в «Испытании» А. А. Бестужева-Марлинского, «Дуэли» А. П. Чехова, «Вешних водах» И. С. Тургенева. Их корыстолюбие и нечистоплотность нередко отпугивали, и секунданты предпочитали положиться на собственный опыт оказания первой помощи раненым.