Участие медика в сокрытии дуэли от властей также было не обязательным. Лермонтов помогает своему герою — Вернер достаточно умен, чтобы быть другом, достаточно благороден, чтобы быть секундантом, и достаточно квалифицирован как врач. Но если бы он и не извлек пулю из трупа Грушницкого («чтобы объяснить эту скоропостижную смерть неудачным прыжком»), то можно было бы списать все на черкесов (что обычно и делалось). В мирной жизни также можно было объяснить огнестрельную рану несчастным случаем на охоте или неловким обращением с личным оружием.
Таким образом, присутствие врача на дуэли было совсем не обязательным, и очень часто к нему обращались только тогда, когда пострадавший был доставлен домой. Но это уже выходит за пределы «церемонии» поединка.
Итак, мы рассказали о действующих лицах дуэли, теперь перейдем к описанию самого ритуала.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
Дело чести начинается с оскорбления. Мы уже говорили о том, что дуэль — это ритуал разрешения и прекращения конфликтов, угрожающих личной чести дворянина. Именно при помощи оскорбления дворянин объявлял, что ссора перешла границы допустимого между благородными людьми. И делал он это в форме абсолютного отрицания чести соперника.
Рассмотрим основные варианты оскорблений. Традиционно принято различать два вида: словесное оскорбление и оскорбление действием.
Наиболее распространенным словесным оскорблением, не имеющим дополнительных оттенков (и в этом отношении нейтральным), было «подлец». Это слово совмещало этическое и сословное значения: подлый — не только бесчестный, но и, независимо от морали, относящийся к низшим, «подлым» сословиям. Примерно такое же значение имело и слово «хам», но оно было осложнено библейской традицией (как известно, Хам был одним из трех сыновей Ноя, грубо насмеявшимся над своим отцом) и противопоставлялось скорее культуре, чем чести (как, например, в позднейшей статье Д. С. Мережковского «Грядущий Хам»). Слово «негодяй», наоборот, несло, в первую очередь, нравственную оценку, практически без сословных оттенков.
Также очень распространенными были оскорбления «трус» (особенно в офицерской среде) и «лжец». Они отрицали качества, безусловно необходимые благородному человеку, лежащие в основе дворянского кодекса чести.
В этих формулах оскорбления на первом месте стоит содержание. Не менее оскорбительной могла быть и форма, когда намек на безотносительный к дворянской чести недостаток выражался резко и безапелляционно или сопровождался насмешкой. Например, молодость не была признаком, недостойным дворянина, но слова «мальчишка» и тем более «молокосос» — это однозначно оскорбления. Точно так же особая интеллектуальная глубина или образованность не считались непременным качеством благородного человека, но сказать дворянину, что он «глупец», «дурак», «невежа», — значило грубо оскорбить его достоинство.
Не обязательно было непосредственно обращать к дворянину оскорбления. В зависимости от контекста и манеры речи говорящего оскорбление могло быть выражено в иносказательной конструкции, намек мог быть тонок и остроумен, но само присутствие оскорбительного слова заставляло искать адресата, и обычно найти его не составляло особого труда. Даже если возникали сомнения, присутствующие вправе были потребовать объяснений, потому что бросаться подобными словами на ветер непозволительно.
В известной степени здесь можно провести аналогию с нецензурными выражениями. Они табуированы не потому, что обозначают какие-то неприличные понятия или явления, — у нас есть и медицинские, и бытовые заменители-синонимы. Они неприличны, потому что мы привыкли считать их неприличными (как это произошло — другой вопрос). А поскольку запрет на употребление этих слов в обычной речи очень силен, то они в значительной степени утрачивают свое лексическое значение за счет усиления значения функционального и иногда сближаются с местоимениями и служебными частями речи, свободно заменяя их.
Вот эти особенности табулированной лексики распространялись и на ритуальные формы оскорбления в общении благородных людей. «Подлец» и «негодяй» были оскорблениями потому, что они оскорбляли, а не потому, что обозначали нечто конкретное. В этом смысле все подобные слова являлись синонимами; было не так уж важно, как назвать противника — трусом, лжецом или мальчишкой.