Однако, широкая народная масса, — трудовой люд ремесленников, торговцев, рабочих, меламедов, маклеров, арендаторов, владельцев скромных гостиниц и кабачков и «людей воздуха», которых уже было не мало в 60-70-х годах, — оставалась еще долго даже в ее молодых поколениях чуждой этим влияниям. Не только религиозная традиция, державшая в узде весь быт, но и материальная нужда, постоянная борьба за кусок черствого хлеба не допускали и мысли о приобщении к современной культуре. И можно со всей определенностью сказать, что даже когда русско-еврейская интеллигенция переживала медовый месяц ассимиляции во всех ее разновидностях: идеологической, культурной и... «карьерной» — народные массы, которые, надо думать, болезненно переживали отрыв интеллигенции и угрозу ее окончательного ухода, все же никогда не воспринимали эти ассимиляционные процессы, как угрозу самому бытию еврейства.
Иначе обстояло дело в Германии, где в течение всего 19 века ассимиляционные процессы, казалось, приведут к желанной цели, — к созданию «немцев Моисеева закона», даже «пруссаков Моисеева закона», как называл себя одно время известный Людвиг Филиппсон, т. е. к органическому превращению евреев в немцев. Но если в Германии шансы ассимиляции были, действительно, сильны, то это объяснялось, в первую очередь, тем обстоятельством, что в немецком еврействе не было народной массы и что в социальном смысле оно представляло единый класс, который, можно сказать, влекся к ассимиляции своими имманентными интересами. Ассимиляция в конце концов трагически провалилась и в Германии, но это произошло не по воле большинства немецкого еврейства, а в силу вытеснения его тевтонскими устремлениями немецкого народа, достигшими своего кульминационного пункта в тот момент, когда германской государственной машиной овладел проникнутый чудовищным антисемитизмом гитлеризм.
Неудача ассимиляционных устремлений русско-еврейской интеллигенции была предрешена прежде всего потому, что в отличие от Германии, еврейство в России представляло собой многомиллионный народный массив. По переписи 1897 года евреев в Российской империи было 5063 тысячи, а к 1908 году их числилось 5973 тысячи. Наличие столь широких народных масс исключало возможность сколько-нибудь длительной изоляции интеллигенции от народа. Поэтому процессы денационализации в еврейской интеллигенции раньше или позже должны были быть изжиты, — тем более, что наряду с интеллигенцией столиц и крупных городов, получавшей доступ в высшие учебные заведения, заметно вырастали кадры новой, народной, низовой интеллигенции, вышедшей из ешиботов и синагог, одушевленной идеалами служения не только абстрактному человечеству или России, но и своему родному обездоленному народу, и связанной с этим народом не абстрактно или идеологически, но его языком, его убогим бытом, его еще не оперившейся культурой.
Крушение надежд на «слияние» и «растворение» в русском народе дало себя особенно остро почувствовать, когда уже в конце 60-х годов обнаружилось, что политический режим не дал всех ожидаемых реформ, но, напротив, делает явный крен направо. В стране наступило всеобщее похмелье. Упования либералов, мечты радикалов — все пошло прахом. Молодежь в университетах заволновалась, и — после небольшой паузы — усилилось в стране революционное движение. Ассимилированная, оторванная от родного народа, считавшая невозможным для ремесленников, мелких торговцев и других маленьких людей приобщиться к идеалам свободы и социализма,[39]
еврейская интеллигентная молодежь приняла активное участие в революционном подполье, «пошла в народ», в расчете и своими слабыми руками подтолкнуть крестьянскую революцию в России. Не питая никаких иллюзий о еврейской массе, евреи-революционеры 70-х годов принесли весь свой юный пыл, весь свой идеализм в жертву иллюзиям о крестьянстве, как потенциальном освободителе всех обездоленных. Это была одна из последних вспышек волны ассимиляции, которая погасла одновременно с гибелью «Народной Воли» и началом политической реакции.2
Погромы 80-х гг., нанесшие столько ран русскому еврейству, внесли глубочайшие изменения в психологию, в самочувствие и народной массы, и широких слоев интеллигенции. Ассимиляторы остались, — и бывало не раз на протяжении последующих десятилетий, что в отдельных уголках русской жизни они довольно прочно себя чувствовали,[40]
но ассимиляции, как серьезному фактору еврейской жизни в России, погромы нанесли непоправимый удар.