Книга о странных вещах

— Да-а, — сказал председатель комиссии. — И что нам с этим делать? Принять за основу? Уволят нас всех, к чертовой матери уволят. И еще на лечение направят. Ну-с, господа альбатросы, какие будут предложения?

Члены комиссии подавленно молчали.

Истина открывалась перед ними, только вот уж очень эта истина была неудобна любому из них, трудно человеку поверить в чудеса, если они происходили где-то в стороне от него и дошли к нему в виде отголосков, которыми нельзя пренебречь и которые нельзя, ну никак нельзя принимать во внимание.

— Твое мнение, Борис Антонович? — спросил председатель.

Старейший работник летно-эксплуатационного отдела ГВФ Борис Антонович Лукавый закашлялся, некоторое время бесцельно перебирал бумаги, лежащие перед ним, потом схватил одну из них и близоруко уставился в нее.

— Легче уж все объяснить ошибками пилотирования, — сказал он сдавленно. — Зачем гусей дразнить? Ведь все равно никто не поверит.

И все вокруг согласно загалдели, соглашаясь с Лукавым. Ошибки в пилотировании — чего же проще? И пусть истина будет где-то рядом, кому она нужна эта истина — мертвым любое заключение уже не в силах помочь, а живым и ложь будет истиной, если она во благо.

— Сильфиды, — сказал Устюгов.

— Что? — не понял председатель комиссии.

— Да так. Вспомнил к слову. Сильфиды они назывались, эти элементали воздуха.

Некоторое время председатель, не моргая, смотрел ему в глаза.

— Не пори ерунды, — наконец тихо сказал он. — Всем нам надо в одну дуду дуть. Понимаешь?

Когда Устюгов вышел из здания, весеннее небо было безоблачным. Он долго стоял в сквере, вглядываясь в его бездонную синеву. На секунду ему даже показалось… Но нет, это могло быть только игрой воображения. Игрой воображения. Не более того.

Проклятый дар

Небольшой конвейер, по которому движутся чугунные бруски. Каждый надо взять в руки и положить обратно. Тридцать два бруска до обеда. Это норма. Ближе к полудню открывается окошечко, виден напряженный и злой взгляд и звучит команда:

— Руки к стене, надеть наручники!

После этого тебя начинают кормить. Кормят осторожно, боясь даже случайно прикоснуться к тебе. Такое уже случалось. Охранники видели, к чему может привести беспечность, теперь они осторожны вдвойне.

После обеда ты вновь перебираешь тяжелые бруски, медленно ползущие по бесконечному конвейеру. Тридцать два бруска — норма после обеда. Итого за день шестьдесят четыре бруска.

Вновь следует команда:

— Руки к стене! Надеть наручники!

И снова кормление. Кормят хорошо, не на убой, но и чтобы не терялись силы. Кажется, кто-то сделал тюремщикам расчеты по калориям.

Потом ты остаешься один.

До утра ты предоставлен себе самому. Можешь лежать и думать о своем проклятом прошлом и безрадостном будущем. Потому что до смерти тебя ожидает одно: перебирать чугунные болванки и три раза в день застывать у тюремной стены в позе Христа. И все это твой проклятый дар. Только тюремщики напрасно думают, что это будет продолжаться долго. Это будет продолжаться до смерти. До твоей смерти. Ведь главное не в руках, глупые тюремщики не понимают этого, главное — в твоей голове…

* * *

— Хана, пацаны! Не уследили!

— Ни фига себе картиночка!

— Слышь, Гнедой, а чего он желтый?

— Он не желтый, а золотой. Дар у мужика был такой: к чему ни притронется, все в золото превращается. Потому и кормили его в наручниках. Две недели назад он одного кореша коснулся — семьдесят два кило червонного золота. Понял? А теперь он себя коснулся. Жизнь самоубийством кончил.

— А почему он раньше в золото не превращался? Ну, когда мылся, в сортир ходил? Ведь ему каждый день приходилось себя касаться?

— Откуда я знаю? Ты меня с каким-то профессором спутал. Тогда не превращался, а теперь превратился. Наверное, все от желания зависело. Отвянь!

— Ты, Гнедой, меньше базарь. Говорливым языки отрезают. Возьми сотик и брякни шефу: чугун больше не нужен. Пусть заберут последние шестьдесят килограммов.

Белые птицы над песчаным карьером

Мальчишки чаще всего неосторожны.

Играя, они не думают о последствиях.

Вот и на этот раз четверо пацанов из Жилгородка играли в карьере в странную игру — выкапывали норы в песке и забирались в эти норы, словно нахождение в тесном ненадежном убежище давало им какое-то удовлетворение. Десятки раз все проходило благополучно, но то ли вода пески подточила, то ли тонны песка стали ненадежны, только склон вдруг обрушился, пополз толстыми желтыми струями, и мальчишек засыпало.

Случайный прохожий вызвал милицию, чуть позже приехали родители, которых вызвал уцелевший подросток — он или не успел, или не захотел залезать в грязную нору — неважно, факт, что он остался в живых.

Их откапывали до трех часов ночи.

Все еще надеялись на чудо. Безумные родители пытались разбросать песок изодранными руками.

И все это время над яром всполошенно летали и кричали три белые птицы. Их крик был похож на плач.

Разумеется, чуда не произошло — мальчишки уже задохнулись. Лица у них были бледные и спокойные, глаза закрыты, а на губах тонкой корочкой высыхали песчинки.