Книга о вкусной жизни. Небольшая советская энциклопедия

В Якутии я был на одной звероферме, где выращивают песцов и черно-бурых лисиц. Меру своей свободы я осознал у этих клеток, где зверь не может даже встать в полный рост. Он, рожденный свободным и для бега, лежит, уткнув голодную морду в ненужные ему лапы, в невыносимой вони никогда не убираемого застенка. Недобрый взгляд полон равнодушного презрения к человеку. Его кормят потерявшим всякую надежду на продажу хеком серебристым, а вороватый персонал еще и отберет из этого скудного рациона. Он, рожденный для свободы и страсти, для охоты и игр, наконец, не выдерживает и начинает, сходя с ума от боли и тоски, жрать свой хвост и тощий зад. Эта психическая болезнь называется «самогрыз».

Знаешь, сколько дохло и выбраковывалось на той ферме зверей, чтобы сдать одну шкурку в Иркутск? Из десяти тысяч сто процентов. А из оставшихся ста только десять доходили до Ленинградского пушного аукциона. А на том аукционе продавалась только одна. 9999 бессмысленных и мучительных смертей — ради одной десятидолларовой шкурки, которую ни одна уважающая себя и животный мир европейская женщина никогда не наденет.

От той вонючей клетки я отошел, шатаясь, — я хотел выгнать всех этих зверюг на свободу и сесть вместо них всех. Пусть самогрыз, пусть встать нельзя — но их-то за что? И сколько звериных душ зависло в воздухе над этим проклятым местом?

Слово требуха родственно слову «теребить», «корчевать» — очищать и вычищать негодное и ненужное.

Ты никогда не видел, как в деревне забивают коров? Да нет, не буду я тебе этого рассказывать — слишком уж это… Я только глаз их забыть не могу. И последнего мычания. О пощаде. Я в колхозах в общей сложности года четыре провел. Как Бродский в ссылке. И пастухом был, и кормачом, и скотником, а более всего — вакцинацией телят занимался, роды принимал и производил осеменение коров. Да ты не смейся — надеваешь резиновую рукавицу по самое плечо, сначала возбудитель вкалываешь, а потом девчонка-зоотехник из шланга пускает в корову порционную струйку. Я за день до 300 коров осеменял. Они меня всегда любили. А вот, как забивают коров, — только пару раз видел и — довольно!

Ливер в деревнях раньше ели, а в советских колхозах — не знали, что с ним делать, и выбрасывали собакам. Свиньям. В канаву. И среди всего этого — требушинка, которую ведь оттеребить надо, очистить как можно быстрей и тщательней.

Ты помнишь, как нас врачи проверяли перед отъездом, как теребили нас по ОВИРам, на работе и по первым отделам. Это ведь мы с тобой тогда были требухой советского народа, моральной рваниной, нам все делалось так, чтоб мы уезжали умытые слезами и очищенные гневом, унижением и оскорблением. «ПМЖ? Подождешь, падла, никуда не денешься и жаловаться не посмеешь, не наш человек».

А еще «теребить» означает — кастрировать. И мы с тобой — кастраты, брат. Мы — ни то ни се. И не американцы, и не русские.

Но мы с тобой, брат, кастраты, хотя все еще смотрим программу «Время», не замечая, что это — дурь, не имеющая никакого отношения к происходящему, все еще хватаемся за «Известия» и приехавших в Америку вчера. И как кастрированные коты, мы здесь быстро набираем вес, ты заметил?

Знаешь, что такое «ни то ни се»?

Четвертинка на троих. Нам это с тобой не грозит.

А еще требухой называли жадин. Выходит, мы с тобой еще и жадины. Не знаю, как ты, а я действительно жадина и последняя требуха. Мне все мало. Глаза не насытятся видеть этот мир, эту красоту, я не могу насмотреться, например, на красивых женщин.

Мы — жадины и по этой причине эмигрировали из России, чтобы прожить еще одну жизнь, заново родиться. Строго говоря, мы могли бы и не уезжать, как-то смириться с той жизнью, ну, в самом крайнем случае, пересидеть несколько лет в зоне, сам не знаю за что. В нас жажда жизни и жадность к ней. Мы и старую жизнь не бросаем — жалко, жадность одолела.

Я теперь думаю, что мы, эмигранты, и есть требуха. Кстати, мы здесь себя величаем иммигрантами, а там-то проходим как эмигранты. Чего в нас больше? И кто мы по сути? Вот к иммигрантам требуха не подходит. Только к эмигрантам. Требуха — это скорбный гимн эмигрантов и легкая грусть иммиграции.

И пусть все, что я сказал о требухе и о нас, — правда, но есть и еще одна правда. Слово «требуха» сородственно латинскому strebula — мясо жертвенных животных. Знаю я этих жрецов — вызывали и нас на партбюро. Они, думаешь, Богу отдавали лучшие куски? Как же. Они лучшие куски сами сжирали, а Богу — чего попроще. Требуха, она, конечно, не филейная часть, а выходит, что именно она и есть Божественная пища. И мы с тобой, брат, — Божественная пища, потому что Он питается нашими мыслями и молитвами. Ну, что, не слетать ли нам за следующей в магазин? Что тут из ближайшего ночью открыто?