Книга, обманувшая мир

«.. Я вспомнил женщину, которая вчера прошла мимо нас по тропинке, не обращая внимания на окрики конвоя. Мы приветствовали ее, и она нам показалась красавицей — первая женщина, увиденная нами за три года. Она помахала нам рукой, показала на небо, куда-то в угол небосвода, и крикнула: «Скоро, ребята, скоро!» Радостный рев был ей ответом. Я никогда ее больше не видел, но всю жизнь ее вспоминал — как могла она так понять и так утешить нас. Она указывала на небо, вовсе не имея в виду загробный мир. Нет, она показывала только, что невидимое солнце спускается к западу, что близок конец трудового дня. Она по-своему повторила нам гетевские слова о горных вершинах. О мудрости этой простой женщины, какой-то бывшей или сущей проститутки — ибо никаких женщин, кроме проституток, в то время в этих краях не было, — вот о ее мудрости, о ее великом сердце я и думал, и шорох дождя был хорошим звуковым фоном для этих мыслей. Серый каменный берег, серые горы, серый дождь, серое небо, люди в серой рваной одежде — все было очень мягкое, очень согласное друг с другом. Все было какой-то единой цветовой гармонией — дьявольской гармонией…» ^{183}.

Этой параллелью с Шаламовым можно не только очертить границу между подлинно художественной трагической прозой и вымученными публицистическими фантазиями Солженицына, но и высказать одно предположение. Не возникает ли у читателя ощущения, что истинным источником «вдохновения» для автора «Архипелага» в эпизоде на куйбышевской пересылке мог быть этот, известный ему рассказ Шаламова — т. е. не имеем ли мы дело с тонко закамуфлированным заимствованием чужого образа?[117]

* * *

Сюжетика «Архипелага ГУЛАГ», как известно, не подчиняется принципам хронологии — она сознательно хаотизирована, хотя и разбита на тематические «гнезда», которым старается следовать писатель. Поэтому неудивительно, что к теме куйбышевской пересылки Солженицын вновь обратился уже в третьем томе, в части пятой «Каторга», в главе «Ветерок революции», в другом ракурсе, перекликающемся отчасти с вышеприведенными воспоминаниями Д. М. Панина:

«До чего на Куйбышевской пересылке было вольно! Камеры порой встречались в общем дворе. С перегоняемыми по двору этапами можно было переговариваться под намордники…

Все эти вольности нас пуще раззадоривали, мы прочней ощущали под ногами землю, а под ногами наших охранников, казалось, она начинала припекать. И, гуляя во дворе, мы запрокидывали головы к белесо-знойному июльскому небу…» ^{184}.

Подчеркнем, ни о какой женщине на холме речи уже не идет — словно ее и не было, и автор рисует? казалось бы, полную (хотя и временную) идиллию. Но поразительно, что же следует за фразой о столь беззаботно расслабляющем «июльском небе»? Буквально следующее:

«Мы бы не удивились и нисколько не испугались, если бы клин чужеземных бомбардировщиков выполз бы на небо. Жизнь была нам уже не в жизнь…»

Бабах, как говорится, гром среди ясного неба! Сытая, почти вольная жизнь, без всякой работы, как в «доме отдыха», и вдруг — она уже «не в жизнь»! Что же случилось? И что за «клин чужеземных бомбардировщиков» померещился автору?

Все дело, видимо, в том, что Солженицына снова одолела его болезненная политизированность, и он решил (задним числом, почти 20 лет спустя после описываемых событий), придать им некий актуальный фон, вспомнив о тогдашнем конфликте СССР и США из-за Кореи и слухах о возможности применения атомных бомбардировок против СССР, Эти собственные поздние фантазии писатель воплотил в самом, пожалуй, скандально известном пассаже из «Архипелага», где утверждается, что не доехавшие еще до рабочего лагеря заключенные вдруг стали бурно роптать и возмущаться своим положением, поминая при этом якобы даже президента США Г. Трумэна, чтобы он сбросил атомную бомбу на СССР. Приведем дословно этот пассаж Солженицына:

«…Встречно ехавшие с пересылки Карабас привозили слухи, что там уже вывешивают листовки: “Довольно терпеть!” Мы накаляли друг друга таким настроением — и жаркой ночью в Омске, когда нас, распаренное, испотевшее мясо, месили и впихивали в воронок, мы кричали надзирателям из глубины: “Подождите, гады! Будет на вас Трумен! Бросят вам атомную бомбу на голову!” И надзиратели трусливо молчали. Ощутимо и для них рос наш напор и, как мы ощущали, наша правда. И так уж мы изболелись по правде, что не жаль было и самим сгореть под одной бомбой с палачами. Мы были в том предельном состоянии, когда нечего терять» ^{185}.

Удивляет здесь очень многое. И слухи о листовках «Довольно терпеть» (тут должно быть ЧТО-ТО одно — или слухи, или листовки), и «накаление друг друга таким настроением», и «предельное состояние, когда нечего терять» (и это состояние этапируемых, после «домов отдыха» на пересылках, еще не понюхавших лагерных порядков?). А главное, кто же эти не раз повторенные «мы», призывавшие заокеанского президента сбросить атомную бомбу на свою страну?