Книга образов

Последние семь лет Рильке прожил в Швейцарии, в старинной башне Мюзот. Он умер 29 декабря 1926 года и был похоронен в маленьком городке Рарон. «Сонеты к Орфею», посвященные памяти погибшей от лейкемии Веры Укама-Кнооп, стали реквиемом и самому поэту, сраженному тем же недугом.

Посмертная слава Рильке значительно превзошла его прижизненную известность. Его поэзии преклонялись Стефан Цвейг и Роберт Музиль, Эмиль Верхарн и Поль Валери, Борис Пастернак и Марина Цветаева. У Рильке не было сколько-нибудь значительных последователей — немецкие поэты, начиная с экспрессионистов, пошли иными путями, но его имя до сих пор символизирует то лучшее, что было создано австрийской и немецкой поэзией XX века.

Я. Лютикова

Из сборника «ЖЕРТВЫ ЛАРАМ»

I. В СТАРОМ ДОМЕ

Я в старом доме; за окном

лежит кольцом широким Прага;

и сумерки походкой мага

обходят улицы кругом.

Темней. Но там, из-за угла

зеленой плесенью сверкая,

собор святого Николая

возносит к небу купола.

Дрожат огни. Туманна синь.

Все смолкло в городской истоме.-

Мне кажется, что в старом доме

незримый шепчет мне: «аминь».

Перевод А. Биска

II. НА МАЛОЙ СТРАНЕ

Гребни зданий стародавних,

благовесту и конца нет.

Глубь дворов. Лишь иногда в них

синь одним глазком заглянет.

Купидоны в каждой нише

притомились, но смеются.

Вкруг узорных ваз на крыше

вязи роз резные льются.

Дверца в паутине сонной.

Солнце пробует украдкой

стих под каменной Мадонной

перевесть с латыни краткой.

Перевод С. Петрова

III. У КАПУЦИНОВ

Отец келарь меня просил

отведать водки монастырской —

напиток силы богатырской

и мертвеца бы воскресил!

Доставши синий кошелек

и ключик вытащив оттуда,

он опьяняющее чудо

из усыпальницы извлек.

Налив, хохочет он за двух,

трясется от мясистой мощи:

«Давно истлели в раке мощи,

но нам зато остался… дух!»

Перевод С. Петрова

IV. СРЕДНЕЧЕШСКИЙ ЛАНДШАФТ

Полоскою лесов далекой

поля окаймлены.

Деревья одинокие в хлебах

то тут, то там видны,

рассекшие равнину ржи высокой.

А на грядах

картофель солнцем озарен весь день,

в цвету стоит ячмень,

и обрамлен

простор еловой рощей. Завершен

ландшафт. Лишь вдалеке мелькает крыша

и церкви крест багрово-золотой,

а выше —

небесный свод, слепяще голубой.

Перевод Т. Сильман

V. ВЕЧЕР

Алой вспышкою огня

солнце скрылось за заставой,

и внушительной октавой

оборвались звуки дня.

Свет украдкой до сих пор

по карнизам пробегает,

и алмазами сияет

неба дымчатый простор.

Перевод Т. Сильман

V. ВЕЧЕР

За последним домом спать

солнце алое ложится,

и последними кружится

день аккордами опять.

И играют огоньки

на обрывах крыш в горелки.

Ночь алмазные безделки

сыплет сонно в синь реки.

Перевод С. Петрова

VI. ВЕСНА

Ликуют птицы, реет свет,

и гулко зазвенели дали;

в том парке, где мы танцевали,

все окунулось в белый цвет.

И солнце, глядя на газон,

в траве свое выводит имя.

Засыпан листьями сухими,

грустит забытый Аполлон.

Вокруг него все заросло

стеною вьющихся растений,

и ветер веткою сирени

венчает светлое чело.

Перевод Т. Сильман

VII. В МОНАСТЫРСКИХ КОРИДОРАХ ЛOPETTO

По монастырским коридорам блики

меж вычурных мелькают арабесок,

из глубины давно поблекших фресок

таинственно глядят святые лики.

Там, за отсвечивающим стеклом,

мадонна восковая в углубленьи,

дарительница тысяч исцелений,

сидит в одеждах, тканных серебром.

И паутинки легкие блестят,

слетая в монастырский двор Лоретто,

и пред картиной в стиле Тинторетто

притихшие влюбленные стоят.

Перевод Т. Сильман

VIII. НОЧЬЮ

Над Прагой сумрак тихий лег.

Раскрылась ночь, как сад огромный;

и солнце — яркий мотылек —

в густой траве исчезло темной.

Высоко месяц, хитрый гном,

в гримасах корчится, лукавый,

и сыплет белым серебром

на волны строгие Молдавы[1]

Но вдруг, обиженный, назад

скорее прячет лик чеканный;

пред ним соперник встал нежданный:

на башне — светлый циферблат.

Перевод А. Биска

VIII. НОЧЬЮ

Над Прагой бархатным цветком

простерлись своды ночи темной,

и солнце бабочкой огромной,

сверкая, скрылось за холмом.

И месяц, хитроумный гном,

свое забросил отраженье

в реки дремотное теченье

и вниз скатился кувырком.

И что ж? Лучи его дрожат,

как будто кто его обидел:

на башенке он вдруг увидел

часов блестящий циферблат.

Перевод Т. Сильман

IX. АНГЕЛ

Иду один по Мальвасйнке[2],

вхожу безмолвно в детский ряд,-

а там об Анке или Нинке

кресты простые говорят.

Гляжу — в кустах, средь вешних почек,

средь красных маков над холмом,-

надгробный пыльный ангелочек

стоит с поломанным крылом.

О, сколько радостей небывших

хранит он — жалок, одинок.

И только с уст его застывших

сорвался легкий мотылек.

Перевод А. Биска

X. ЗИМНЕЕ УТРО

Свисает водопад застылый,

и стынут галки на пруду.

Горьмя-горит ушко у милой,

от ней проказ я нынче жду.

Целует солнце нас. Минором

сучки и веточки звенят.

Идем, и подступает к парам

ядреный утра аромат.

Перевод С. Петрова

XI. МАЙСКИЙ ДЕНЬ

Тише! Тише! Над лугами

вьется легкий ветерок,

солнце теплыми лучами

нежит каждый лепесток.

Тихо все… Лишь у болота

квакают лягушки в такт,

в небе блещет позолотой

толстый жук, живой смарагд.