Книга осенних демонов

У нее было такое впечатление, словно она распалась надвое или потеряла сознание в тот момент, когда ее тело резкими движениями лопаты поспешно ликвидировало следы убийства, подгоняемое только яростью и Даром. Сама Меланья в немом смертельном ужасе смотрела на то, что делает, как будто со стороны. Ладонь, чьи пальцы когда-то ласкали ее, от прикосновения которой мурашки бежали по коже.

Вниз.

Высоко в кронах деревьев над Лукашем Левицким каркали вороны.

Она смогла.

Только когда последний кусок Лукаша с гадостным хлюпаньем упал вниз, и она увидела, как в том месте, где он лежал, расползаются жирные черные жуки, тело опять без участия сознания скрючилось во внезапных конвульсиях.

Весьма подходящая эпитафия современной женщины для несчастного мужчины.

Вся горя от смеси адреналина и Дара, возвращалась Меланья в избушку к своему чудовищу. Она шла, ступая большими шагами, с лопатой на плече, Дар жег ее изнутри, электризовал волосы, и они торчали вокруг ее лица, как рыжая предгрозовая туча, как клубок пламени.

— Смер-р-ть! Смер-р-ть! — надрывался над ее головой ворон, черным крестом летящий в бледно-синем небе. Лицо Меланьи скривилось от бешенства, уголки сжатых губ опустились вниз. Она понятия не имела, что Дар сделал ее глаза горящими зеленым фосфоресцирующим огнем. Она запрокинула голову, глядя на бьющую крыльями птицу.

— Метхл, — процедила сквозь зубы. Бешенство превратило голос в шипенье кобры. Раздался треск. Вниз на землю, вращаясь, полетел ворох черных перьев.

Карканье прекратилось.

В который уже раз за несколько дней она наносила в ведрах воды в алюминиевую кастрюлю, которая поселилась на кухне.

Леди Макбет мыла только руки — поливая себя водой из эмалированного кувшина и замерзая в большом отбитом тазу, Меланья должна была смыть с себя все с головы до пят.

Оборотень спал, напичканный волчьей ягодой. Он должен был спать, потому что тогда в нем росла и развивалась человеческая составляющая, кроме того, чего тут скрывать, она не хотела, чтобы он исцелился и сразу же, скажем, увидел в ней женщину, будучи наполовину зверем.

Она вообще не представляла, как все это будет, но надеялась, что сделает из него мужчину для себя. Такого, о котором всегда мечтала. Пока же выглядел он неплохо. Совсем как человек. И вел себя тоже покорно. Неплохое начало, приняв во внимание, что она получила его, скрестив матерого волка и наркотического психопата.

В машине она то и дело посматривала на него, но он сидел и молчал, безразлично глядя перед собой. Всякий раз, когда он видел что-то новое — городок, газетный киоск, грузовик или остановку, повернув голову, некоторое время провожал это взглядом и втягивал воздух, словно пытался поймать запах. Она смотрела, как все отражается на его лице и как он водит губами, повторяя название слова, а время от времени делает открытия типа: «Гру-зо-вик. Груз — зови»

Но в основном мрачно молчал.

Она понятия не имела, что у него на уме. Когда они уже въезжали в город, он немного напугал ее, но у него было страдальческое выражение лица человека, который видит знакомую картинку, но не помнит, что это.

— Что с тобой? — наконец спросила она. Тишина становилась все более тягостной, почти невыносимой, но, похоже, только для нее. В конце концов, волки не особенно разговорчивы.

Он обернулся к ней и спросил потерянно:

— Почему говорят, что думать не больно?

Открывая дверь, она чувствовала волнение. Он стоял за ней в темноте коридора, когда она громыхала и звенела ключами, где-то за спиной чувствуя присутствие соседки из квартиры напротив, припавшей к дверному глазку и пытающейся что-то высмотреть в темноте.

Она немного боялась того, что ей предстояло увидеть за дверью. Предвидела приступ бешенства Лукаша, потому упаковала в коробки ценные и хрупкие вещи и снесла их в подвал, но и без того осталось много вещей, которые он мог уничтожить, а среди них были очень старые и те, что она действительно любила. Ей будет жаль, но такова цена. Оплаченная в последний раз.

Она впустила его вовнутрь с таким чувством, будто впускала пса, пусть побегает и обнюхает углы.

Все оказалось не так уж и плохо. Лукаш ограничился тем, что сбросил с комода безделушки, большинство из которых было из металла или из камня, перевернул стол и швырнул в стену стул. Для последнего в жизни дебоша он вел себя скромно, особенно если принять во внимание опыт в этой области. Ладно, еще метнул бутылку в окно, но не попал — примитивно и совершенно без фантазии.

В кухне Лукаш разбил сервиз. Ужасный, от которого Меланье, сказать откровенно, давно хотелось избавиться, но ему было почти двести лет. Сейчас его можно было спокойно вынести на помойку и положить в мешок для останков. Она вздрогнула от сравнения.

Стул еще можно было спасти, и это хорошо, потому что он был из гарнитура. Остальное достаточно было перевернуть, вымести осколки, и можно жить.

Оборотень прохаживался по квартире почти элегантно, углы вовсе не обнюхивал, смотрел внимательно, держа одну руку в кармане, как какой-нибудь лорд в музее изящных искусств. Она оставила его в гостиной и принялась за уборку.