Книга осенних демонов

Он опустил голову и опять провалился в какое-то свое пространство. Ей вспомнились фотографии девятнадцатого века, еще на стеклянных пластинах, на которых изображен вождь индейского племени во Флориде. Он сидел именно так, неподвижно как камень, направив взгляд в пространство. Это были индейцы с равнины. Кочевники. Они жили, как волки, под открытым небом, кочуя, куда им вздумается, а замкнутые в тюрьме, вели себя похоже, неподвижно, как окаменев, смотрели куда-то вдаль.

А потом — умирали.

Она обняла ладонями его лицо и приблизила свое лицо к его.

— Мы пойдем в лес. Завтра. Я обещаю тебе.

В его желто-карих глазах появилась жизнь.

— Завтра? — с надеждой спросил он.

— Да. Люди иногда выезжают в лес просто так. Я покажу тебе. Мы погуляем, подышим свежим воздухом. Ты увидишь свой лес.

Понятно, что ему нравилось сырое мясо, чего и можно было, собственно, ожидать, но он не выхватывал у нее из рук куски во время готовки. Ел и овощи, картошку, любил запеченную курицу. Больше всего любил карпаччо — тоненькие как папиросная бумага пластинки сырой говядины, политые оливковым маслом и посыпанные каперсами, приправами и пармезаном. Она смотрела, как он справляется с ножом и вилкой, как отламывает маленькие кусочки багета. Смотрела с гордостью. Лукаш мог правильно держать себя за столом, но в общем ел как поросенок. Ее волк обладал какой-то естественной интеллигентностью и аристократизмом. Ел аккуратно, столовыми приборами пользовался как артист или хирург. Она не имела понятия, откуда в нем это. Вытаскивал из памяти Лукаша? Имел врожденный талант?

— Ты уже многому научился, — сказала ему Меланья.

— У меня все это уже было где-то в голове, — ответил он. — Когда я что-то вижу или читаю, то вспоминаю, все возвращается. Но иногда возвращается иначе, как-то странно. А иногда я многих вещей не понимаю. Я знаю, что они означают, и понимаю их словами, но не понимаю, зачем они. Не понимаю, зачем вы все так усложняете. А главное, делаете то, что совсем не хотите делать. И так всю жизнь. А потом жалеете об этом. Тяжело быть человеком.

Меланья поднесла к губам бокал вина и медленно выпила его до дна. Облизала губы.

— Быть человеком имеет свои хорошие стороны, — сказала она и встала из-за стола.

Она стала перед ним и сжала его ногу ногами. А потом вынула из его рук бокал. Он смотрел на нее снизу, с непонятным выражением лица. Она подняла его голову, а потом запустила руки в его жесткие черные волосы. Обутая в туфлю на шпильке нога Меланьи оперлась в сиденье стула. Он запрокинула его голову назад и увидела блеск его зубов.

— Есть еще что-то, чему ты должен научиться. — Голос ее стал хриплым.

— Ты пахнешь любовью, — сказал он.

— Да, — прошептала она.

Ей было интересно, узнает ли она в том, что он будет делать, Лукаша. Его губы, ладони и тело казались знакомыми и чужими одновременно. Было хорошо. Немного тепло и нежно, и немного странно. Иногда ей казалось, что его действия знакомы и не знакомы одновременно.

А потом внезапно ей вспомнилось, как он выглядел, стоя в деревенской кухне, огромный, лохматый, с желтыми зубами, черным носом, крестообразным пятном шерсти на затылке с желтыми глазами монстра. Она слышала его порывистое дыхание, и ей казалось, она слышит рычание. Увидела его ярко и отчетливо на внутренней стороне прикрытых век в свете яркой вспышки. Как на фотографии.

По телу побежали мурашки, непонятно — от страха или от желания.

Но под пальцами она не чувствовала жестких лохм, только мягкую кожу и пульсирующие мышцы. То, что она чувствовала в себе и на себе, совершенно определенно напоминало мужчину и было сладко, как мужчина.

Но было чудовищем.

Страх.

И желание.

Все это было страшным и блаженным. Диким и мощным. Чужим и знакомым. Она боялась открыть глаза. Боялась, что если в этот момент приоткроет глаза, то, сжимая его пальцы, царапая ему спину, удерживая его бедрами, увидит над собой оскалившиеся зубы, желтые глаза монстра и услышит вой волка.

Но услышала только свой крик. Открыла глаза.

И ничего не случилось.

— Максим, — прошептала Меланья.

Его имя. Максим.

А потом было так спокойно, легко и тихо. Желтый теплый полумрак. Меланья лежала, положив голову на его грудь, засунув ногу меж его ног и слушая далекие, глубокие, как будто барабанные, удары сердца, чувствовала, что теперь она и вправду сделала его человеком.

— Как это — быть волком? — спросила она.

— По-другому. Проще и быстрее. Я помню это как хаотические картинки, сцены, знания, которые невозможно выразить словами. Эти воспоминания немного как сон. В них нет ни слов, ни порядка. Свет более яркий, звуки тоже. И запахи. Тот мир состоит из запахов. И чувств.

— Каких чувств?

— Коротких, острых и телесных. Желаний. Еда, пространство, бег, охота, еда, иногда и страх тоже или гнев. Когда кого-то любишь, относишься к нему с симпатией. Когда в тебе гнев, ты борешься. Чувствуешь и делаешь именно то, что чувствуешь.

— А что ты чувствуешь сейчас?

— Сейчас я человек, — произнес он. — И я люблю тебя.

* * *