Читаем Книга перемен полностью

— Ты где-нибудь видела, чтобы здесь у нас, на берегах Невы, гвоздики росли? — возмущался Франик. — К тому же зима на носу. Я их честно покупаю у южных людей.

Франик бессовестно лгал. Он честно покупал цветы только тогда, когда украсть их не было никакой возможности, и кража цветов стала для него страстным увлечением, как для некоторых охота или покер. Азартное это было дело — мелкое воровство. Три — пять цветков — не в убыток заросшему дремучей щетиной торговцу, а сколько азарта! Сколько азарта! Как будто ты снова выходишь на ковер и делаешь то, чего от тебя никто не ожидает. Вот только публика не рукоплещет, но и ни к чему это, чтобы такое сокровенное и, надо признаться, порочное занятие, как воровство гвоздик, стало достоянием публики. Франик наедине с собой упивался собственной ловкостью, тешил свое тщеславие и не задумывался над тем, что занятие это в некотором роде неприлично и похоже на занятие любовью с самим собой. Впрочем, он и не испытывал настоящего удовлетворения до тех пор, пока Светочка не выражала ему своего восхищения очередным букетиком.

— Не выброшу, — упрямо мотала головой Светочка, сверкая солнечной челкой, — они и увядшие красивы, и сухие хорошо пахнут. И цветов мне никто никогда не дарил, даже. Даже. — И Светочка отводила глаза.

— Даже кто? — насторожился Франик.

— Даже на сцену никто не приносил, — быстро отвечала Светочка, поводя глазами в сложном ритме рисунка на обоях.

— Светка, — вдруг взволнованно, хриплым медным колокольчиком, продребезжал Франик, — ты, знаешь… или наклонись, или давай на диван сядем. Мне позарез надо тебя поцеловать, а никак не дотянуться.

— Франц.

Светочка то ли от удивления, то ли отвечая на просьбу Франика, опустилась на диван. Франик нырнул лицом в солнечные прядки, обхватив ладонями ее голову, прижался к горячей щеке и зашептал, сминая и растягивая упругую кожу:

— Так ведь к тому все и шло, а, Светка? Я сейчас буду целовать тебя до тех пор, пока. Пока не умру, наверное. А потом — с того света — буду допрашивать, и ты мне все расскажешь, что скрываешь и о чем врешь. Совершенно бездарно врешь.

— Франц. Франик, — попискивала Светочка, пытаясь одновременно и увернуться от его губ, и не упустить поцелуя, — Франик, тетя Аврора.

— Тетя Аврора и дядя Миша вот уже полтора месяца ходят на цыпочках и с замиранием сердца следят за развитием нашего романа. И боятся спугнуть его, наш роман, как редкую бабочку, боятся надеяться, что из наших с тобой переглядок и случайных прикосновений выйдет что-нибудь путное. Они боятся надеяться, что меня, обормота, полюбит такое сокровище, с неба упавшее. Или снизошедшее. Они бы свечку поставили, если бы в Бога верили.

— С неба упавшее? Ах ты!.. — Светочка, возможно, и вправду хотела оттолкнуть Франика, но оказалось поздно, она почувствовала, что парализована, что надежно опутана прочной паутиной, сотканной движениями его рук. Кроме того, она, оказывается, задыхалась и дышала часто и жарко, дышала его кожей и волосами, ловила его яблочный выдох.

— С неба. А теперь давай, выкладывай, неземное создание. Исповедуйся давай. Что ты там ночами всхлипываешь? Переживаешь собственную измену какому-нибудь там… не знаю. Шварценеггеру? Светка! Он того, точно говорю, не стоит. Я — лучше.

— Лучше. Ты — лучше. При чем тут вообще этот?.. Все дело. Ладно. Все дело в Анечке. Понимаешь, в Анечке. Я ее столько не видела, а это — страшно. Мама, конечно, заботится о ней, но я-то. Я-то, такая свинья, уехала и предала ее, учиться, видите ли, поехала, как будто в Новосибирске нельзя было учиться. А ей скоро два годика. В Анечке все дело.

— В… Анечка — это?.. Светка?

— Анечка — дочка. А я — свинья, а не мать.

— Ты не свинья, ты, Светка, дурища. Почему ты молчала-то столько?

— Ну, потому что ты прав, я — дура. Я боялась, что ты тогда. Что я тебя тогда не заинтересую или заинтересую, но только в определенном плане. Горизонтальном. Ненадолго и не всерьез.

— Правильно ли я понимаю, счастье мое, что ты мне делаешь предложение руки и сердца?

— Ага, — несчастным голосом пропищала Светочка.

— Принимается, так и быть. И Анечка принимается, если только.

— Если что? — испуганно посмотрела Светочка.

— Светка, извини, но она ведь не?.. Не от Святого Духа, я хочу сказать. Мне-то, собственно, безразлично, от Духа, там, или еще от кого. Но. С той стороны… м-мм… претензий не будет?

Перейти на страницу:

Все книги серии Семейный альбом [Вересов]

Летописец
Летописец

Киев, 1918 год. Юная пианистка Мария Колобова и студент Франц Михельсон любят друг друга. Но суровое время не благоприятствует любви. Смута, кровь, война, разногласия отцов — и влюбленные разлучены навек. Вскоре Мария получает известие о гибели Франца…Ленинград, 60-е годы. Встречаются двое — Аврора и Михаил. Оба рано овдовели, у обоих осталось по сыну. Встретившись, они понимают, что созданы друг для друга. Михаил и Аврора становятся мужем и женой, а мальчишки, Олег и Вадик, — братьями. Семья ждет прибавления.Берлин, 2002 год. Доктор Сабина Шаде, штатный психолог Тегельской тюрьмы, с необъяснимым трепетом читает рукопись, полученную от одного из заключенных, знаменитого вора Франца Гофмана.Что связывает эти три истории? Оказывается, очень многое.

Александр Танк , Дмитрий Вересов , Евгений Сагдиев , Егор Буров , Пер Лагерквист

Фантастика / Остросюжетные любовные романы / Современная русская и зарубежная проза / Самиздат, сетевая литература / Фантастика: прочее / Современная проза / Романы
Книга перемен
Книга перемен

Все смешалось в доме Луниных.Михаила Александровича неожиданно направляют в длительную загранкомандировку, откуда он возвращается больной и разочарованный в жизни.В жизненные планы Вадима вмешивается любовь к сокурснице, яркой хиппи-диссидентке Инне. Оказавшись перед выбором: любовь или карьера, он выбирает последнюю. И проигрывает, получив взамен новую любовь — и новую родину.Олег, казалось бы нашедший себя в тренерской работе, становится объектом провокации спецслужб и вынужден, как когда-то его отец и дед, скрываться на далеких задворках необъятной страны — в обществе той самой Инны.Юный Франц, блеснувший на Олимпийском параде, становится звездой советского экрана. Знакомство с двумя сверстницами — гимнасткой Сабиной из ГДР и виолончелисткой Светой из Новосибирска — сыграет не последнюю роль в его судьбе. Все три сына покинули отчий дом — и, похоже, безвозвратно…

Дмитрий Вересов

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
День Ангела
День Ангела

В третье тысячелетие семья Луниных входит в состоянии предельного разобщения. Связь с сыновьями оборвана, кажется навсегда. «Олигарх» Олег, разрывающийся между Сибирью, Москвой и Петербургом, не может простить отцу старые обиды. В свою очередь старик Михаил не может простить «предательства» Вадима, уехавшего с семьей в Израиль. Наконец, младший сын, Франц, которому родители готовы простить все, исчез много лет назад, и о его судьбе никто из родных ничего не знает.Что же до поколения внуков — они живут своей жизнью, сходятся и расходятся, подчас даже не подозревая о своем родстве. Так случилось с Никитой, сыном Олега, и Аней, падчерицей Франца.Они полюбили друг друга — и разбежались по нелепому стечению обстоятельств. Жизнь подбрасывает героям всевозможные варианты, но в душе у каждого живет надежда на воссоединение с любимыми.Суждено ли надеждам сбыться?Грядет День Ангела, который все расставит по местам…

Дмитрий Вересов

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза