Книга перемен

— В общем, программа помощи кочевникам — их, ливийско-алжирская, а мост строим мы, протягиваем руку помощи. Ну, вы знаете. Арабам и в голову не придет работать на дикой жаре, — добавил он себе под нос, и Михаил Александрович расценил эту фразу как акт высокого доверия. — Тем не менее арабы там имеются — обслуга, сопровождающие, проводники у изыскателей. Поэтому там обретается переводчик. Из наших. Из бывших военных. У него после контузии туман в башке, болтает все не то, вы его не очень-то слушайте, но арабский знает. Лучше арабов. Даже диалекты. За что и держим в ответственных местах. Иначе он давно бы уже пребывал в закрытом лечебном заведении.

Последний монолог Игорь Борисович произносил уже в стенах предназначенной Михаилу Александровичу комнаты, чисто убранной, но прокуренной многими поколениями командированных. Холодная табачная вонь оседала в легких предчувствием долгой неустроенности и неприкаянности.

— Ваш вертолет — транспортник со съестными припасами и прочим — летит через неделю. Обдумайте свой багаж. А пока — знакомьтесь, обустраивайтесь, привыкайте. Через четыре дня на стадионе начнется фестиваль африканской музыки. Такое мероприятие — большая редкость. Мы все пойдем смотреть, так что не отрывайтесь от коллектива, Михаил Александрович. К тому же развлечений здесь минимальное количество. Поход на базар группой в составе не менее трех человек, и все, пожалуй. Купаться еще не сезон, а загорать, я полагаю, вам вскоре сильно надоест. Засим разрешите откланяться. Обращайтесь, если что. Я рассчитываю на ваше благоразумие.

Он ушел, наконец, и оставил Михаила Александровича посреди убогого интерьера. Неплохо было бы для начала отыскать душевую, подумал Михаил Александрович и отправился на поиски таковой, а также на поиски столовой, или кухни, или кафе, в общем, заведения, где можно получить хотя бы кофе с бутербродом.

* * *

Пышное черное каре до подбородка — настоящий парик древней египтянки, достойные жены фараона Эхнатона длинные, умело подведенные глаза. А губы. Благоухающие лепестки уверенной в себе орхидеи. Они подрагивают, нежно и капризно, раскрываются доверчиво и снова собираются в скромный бутон. С ума можно сойти от этих губ. Серединка нижней губы приподнята, и от нее начинается изгиб короткого, но четко очерченного подбородка. Ниже — лебединая шея, смелое декольте мягкого свободного свитера. По декольте сбегает золотой ручеек цепочки, и там, где начинается ложбинка, накапливается в золотом завитке теплое манящее сияние. Тонкие белые пальцы скользят вдоль золотого ручейка, обводят золотой завиток кулона, купаются в острых лучиках мелких бриллиантов. В высоком разрезе гладкой юбки — золотисто-капроновые ножки в тонких сапожках. Легчайший благородный мех курточки переброшен через локоть.

А он — в боксерской майке и старых спортивных трусах, взмокший и взъерошенный. «Олег, тебя спрашивают», — позвал от дверей Алик Ефимов. Он-то, подлец, уже переоделся. Он-то, подлец, рад подложить свинью сопернику. Вот Олег и вышел из зала почти в натуральном виде.

— Вы Олег Михайлович Лунин?

Легкая хрипотца. Как пряная приправа к чистым, холодноватым тонам. Корица и лимон. И самая капелька меда и льда. Толика гвоздики и белого перца. И немного колких пузырьков, как в шампанском. Олег поймал себя на том, что готов попробовать голос на вкус, сначала сделать большой глоток этого коктейля, а потом смаковать, наслаждаться, ловить носом эти колкие пузырьки, пьянеть, грезить, галлюцинировать. Напиток забвения, не иначе. Вот он какой, этот напиток.

— Вы Олег Михайлович Лунин? — повторила она, заметив как пить дать, что он впал в ступор. — Вы тренер? Не возьмете моего мальчика? Его зовут Сережа.

Оказывается, вот в чем дело. Мальчику Сереже понадобился бокс. Обычно мальчиков в секцию бокса приводят папы, после долгих пререканий с мамами. Может, папы нет?

— Возьму, — одними губами ответил Олег, восприняв довольно рослого Сережу лишь как неясный силуэт. — Завтра к пяти. Средний вес.

— Он очень увлечен боксом. Я, собственно, еще колеблюсь. Это не опасно?

Она колеблется. Лотос, качнувшийся на волне от тихой лодки. Стебель цветущего папируса, колеблемый затаившимся ибисом. Мотылек, неосторожно пролетевший над опахалом любимой жены фараона. Колеблется она. А вдруг не придет, не приведет своего Сережу?

— Не опасно. Это же дети. Я слежу. У нас главное пока — физическая подготовка, ну и наработка кое-каких навыков. Это не опасно.

— Мы придем. Завтра.

И обернулась, вспомнив о важном:

— Меня зовут Галина Альбертовна Тугарина. У Сережи такая же фамилия.