Книга песен Бенни Ламента

Горди занимались всем и за всем успевали следить. Здание было напичкано охраной, звук настроен идеально, артисты готовы к выходу на сцену. Все было организовано на высшем уровне. И, не думай я о том, что меня ожидало в Чикаго, я бы – с прицелом на будущее – с пристрастием наблюдал за работой Берри и его артистов, следуя за ними по пятам. Но при мыслях о Чикаго у меня в голове загоралась и начинала зловеще мигать красная лампочка. И у меня не было никаких предчувствий насчет того, что меня там ожидало. Да и как я мог что-то предвидеть, если с каждым шагом вперед рисковал напороться на мину?

Образы Сэла, Карлы и Бо Джонсона вихрились у меня перед глазами, требуя внимания, а я старательно выбрасывал их из мыслей. В моей голове просто не осталось места для всех моих забот. Мани тоже заметно нервничал; мы больше не говорили с ним об отце Эстер. До окончания концерта обсуждать и предпринимать было нечего; к тому же я понятия не имел, как Бо Джонсон выйдет на контакт.

Мы начали выступление, как в Питтсбурге, – с песни «Ни один парень». А публика уже ее знала! И от первого номера до последнего поддерживала нас, заходясь истошными воплями, словно я был Элвисом, когда брал низкие ноты, ловя каждое мое слово, когда я спорил с Эстер, и смеясь в голос, когда она возражала мне. В зале была в основном молодежь, она хотела танцевать и большую часть шоу провела на ногах. Когда мы запели припев «Цыпленка», Элвин показал зрителям несколько танцевальных движений, и они подхватили их и к последнему припеву копировали почти идеально.

Наступил черед последней песни, и почти все нацеленные на сцену прожекторы погасли, оставив Эстер в центре единственного белого круга. Пока она рассказывала историю Бо Джонсона, публика молчала. А когда она запела – сначала тихо, а потом все громче и громче, – зал взорвался. Когда песня закончилась и последняя нота была пропета, Эстер отошла от микрофона и поклонилась; огни прожекторов снова зажглись, и зрители взревели. И именно в этот момент, оторвав глаза от фортепиано и бросив быстрый взгляд в зал, я увидел его. Точнее, шляпу-котелок, торчавшую среди моря машущих рук. Но это был он!

Занавес опустился, и мы вышли в правые кулисы, в которых «Миракле» готовились сменить нас на сцене. Я не знал, куда мне идти, и не мог пройти в зал, но небольшая лестница вела к заднему выходу из театра и стоянке для сотрудников, на которой мы утром припарковали машину. Сославшись на необходимость заглянуть в уборную, я пронесся по длинному коридору, шарахаясь от встречных людей, и в несколько прыжков взлетел по лестничному пролету к выходу. Я очень испугался, что Бо Джонсон ускользнет или – хуже того – удивит нас своим появлением, когда я к этому не буду готов.

На улице было тихо. Народ толпился в театре, наслаждаясь продолжавшимся концертом. И пока я обходил здание, никто меня не остановил и не окликнул. Хотя мужчина с сигаретой у главного входа, похоже, меня узнал. Он еще раз посмотрел на меня с удивлением и опять отвернулся. А потом бросил сигарету и, отлипнув от стены, двинулся в противоположном направлении. Вудворд-авеню в ночи показалась мне красивее – подсвеченные здания выглядели эффектнее, рождественские гирлянды задорно переливались красными и зелеными огоньками. Театр «Фокс» тоже преобразился: светящаяся афиша отвлекала внимание от унылого фасада. Машин по улице сновало много, но пешеходов на тротуарах почти не было. Я дважды – уже не таясь и не скрываясь – обошел театр по периметру, надеясь, что Бо Джонсон ко мне подойдет. И все-таки почувствовал себя застигнутым врасплох, когда он вынырнул из ювелирной лавки, справа от театра: руки в карманах пальто, лицо в тени шляпы. Свою шляпу я оставил в театре. И пальто тоже. И внезапно ощутил холод. Я стоял на улице с непокрытой головой и руками, свисавшими по бокам, а сердце колотилось как бешеное.

– Ты просто вылитая копия отца, – произнес Бо Джонсон. Звук его голоса – мощный, глубокий, словно из пустой бочки, – совсем не изменился. И теперь, когда я в него вслушался, мне это стало очевидно. – Увидев тебя в субботу, я подумал, что это он. Мой старый приятель Ламент. А потом я понял, что вижу не Джека. Он ведь должен был выглядеть старым. Как я. И Джек умер, ведь это так?

– Да. Он ушел. – И эта правда зазвенела в моей груди под стать колоколу в обреченной часовой башне. А Бо Джонсон наклонил голову, как будто ощущал ее вибрации.

Он вовсе не выглядел старым. Возможно, мне так просто показалось в щадящем мерцании уличных фонарей. Волосы, не прикрытые котелком, пестрели проседью, но его лицо все еще оставалось без морщин. Он стал худее, чем мне помнилось, и даже ниже. Или это я стал намного выше, чем был при той нашей встрече.

– Ты – маленький Бенни Ломенто. Мальчик, любящий песни… А меня ты помнишь? – спросил Бо Джонсон.

– Помню, – ответил я.

– Я хочу увидеть свою дочь.

– Как вы узнали, что мы здесь?

– «Майнфилд», – указал на афишу Бо Джонсон.

– А вы случайно прогуливались мимо? И чисто случайно узнали название группы?

– Ха! Ты даже говоришь, как твой отец. Умник…