– Ее замяли. Люди, конечно, всякое болтали, но это были только домыслы. И в итоге все решили, что Мод Александер покончила с собой, а Бо Джонсон сбежал. И жизнь продолжила идти своим чередом. По ходу… никто в действительности не стремился докопаться до истины в этой истории.
– Даже Бо Джонсон?
– Бо был до смерти напуган. И бессилен что-либо предпринять.
– А Эстер знает, кто она? Я имею в виду… она называет ребят из своего бенда братьями.
– Я не в курсе, Бенни. Возможно… Ее вырастила Глория Майн. Она заменила Эстер мать… Да и что бы это ей дало? Бо больше нет. Ее матери тоже. Все в прошлом.
– Энцо сказал, никто не знает, что случилось с Бо. Как ты думаешь, Сэл знает?
Отец вскинул глаза и посмотрел прямо на меня. Потом провел рукой по губам, как будто хотел удержать слова в глотке, и покачал головой:
– Нет. Я не знаю. Не знаю. Но это не дает мне покоя. Это всегда… меня беспокоило.
– Зачем ты носишь их с собой? – постучал я по столу пальцем возле двух фотографий.
– Я достал их вчера утром, когда ты уехал. Возьми их. – Отец подвинул снимки ко мне. – Я подумал, может, ты передашь их ей…
– Я? Ты подумал, что я мог бы передать их Эстер? – переспросил я в изумлении.
– Ну да, – кивнул отец.
– Папа! – рассмеялся я, не веря собственным ушам. – Ты хочешь, чтобы я передал эти снимки Эстер? И что я ей скажу? «Привет! Мне безумно жаль твоих родителей. Жизнь – дерьмо. Но вот тебе песня»?
– Нет, – покачал головой отец, – конечно же, нет. Просто… пусть они хранятся у тебя. Может, когда-нибудь ты отдашь их ей. Когда узнаешь ее получше.
– Но я не собираюсь с ней сближаться. Я собираюсь пойти в «Шимми» в четверг и познакомиться с ребятами из ее группы. Намереваюсь написать для них песню и попытаюсь протолкнуть их в эфир. В качестве одолжения тебе, па… и из уважения к Бо Джонсону. И только! Потом я умываю руки.
Отцу мой ответ не понравился. Он снова потер губы.
– Ты говоришь точь-в-точь как я. Именно это я сказал Бо.
– Ты ждешь, чтобы я облегчил твою боль из-за чувства вины? Все только ради этого?
– Какие громкие слова! – огрызнулся отец. – Нет. Речь не о моем чувстве вины. Просто мне хочется, чтобы кто-то был в курсе. Мне полегчает, если я буду знать, что кому-то еще известна эта история. Его история. Ее история. Только и всего. И ты не делаешь мне одолжения, задира! Эта девчонка умеет петь. И ты будешь счастлив, если с ней сработаешься.
– Я знаю массу людей, которые умеют петь. – Я не солгал, но в то же время покривил душой. Эстер была особенной, и отец это понимал.
– Петь-то они умеют, но не так, как она. Эстер непременно добьется успеха. Она станет звездой. Вот увидишь. И ты будешь благодарен своему старику за то, что он свел тебя с ней, – помахал пальцем у моего лица отец. – Ее имя и голос будут у всех на устах. Помяни мои слова.
– Хорошо, хорошо. – Я поднял руки вверх в знак того, что сдаюсь.
– Иногда лучший способ спрятаться – оказаться в свете прожекторов. Когда тебя знает весь мир, от тебя труднее избавиться, – пробормотал себе под нос отец, поднеся к губам чашку кофе.
– Что? Господи, папа! Да кому нужно от нее избавляться? – вскричал я чуть громче, чем следовало.
Отец дернулся, и кофе пролился на стол, чудом не задев фотографии. Но никто, похоже, ничего не заметил. Столики вокруг нас были по-прежнему пусты, хотя все табуреты за барной стойкой были заняты жаворонками или такими же любителями загулять до рассвета, как мы.
– Никто. Черт возьми, Бенни! Замолчи! Никто. Забудь об этом. – Отец поставил чашку и прикрыл кофейную лужицу салфеткой. – Пойдем отсюда.
Сунув фотографии в нагрудный карман, я бросил на столик несколько купюр. Отец резко встал и направился к выходу. Я последовал за ним, на ходу застегивая пальто и нахлобучивая шляпу. Нам обоим нужно было отоспаться.
– Значит… в четверг? Ты пойдешь туда в четверг? – спросил отец, жамкая губами сигару.
– В четверг, – вздохнул я.
– А можно мне пойти с тобой?
– Конечно, па. Пойдем туда вместе.