Книга песен Бенни Ламента

Ахмет ответил минут через пять. Он был турком по происхождению, рос и воспитывался в Европе и Вашингтоне, но олицетворял собой Нью-Йорк. Ахмет был представительным и энергичным, и я никогда не встречал человека с таким тонким слухом и отменным чутьем. Он склонял меня к сотрудничеству с его студией грамзаписи с 1949 года, когда «Атлантик Рекордз» только начинала, а он услышал мою игру в «Ла Вите». Но я не поддался на уговоры, а лишь подарил ему несколько песен и сыграл вместе с его бендом, когда Ахмету нужно было фортепиано. С тех пор мы поддерживали деловые контакты. Ахмет и сам вполне прилично сочинял песни, но еще лучше он разбирался в талантах.

– Бенни, ты довел мою секретаршу до истерики. Что случилось? Это не в твоем стиле. Обычно мне приходится дозваниваться до тебя… У тебя есть для меня песня? – поинтересовался Ахмет. – Мне нужно что-нибудь для Этты[11], а самому набросать ноты некогда.

– Тебе нужно кое с кем встретиться, – повторил я слова, которые он наверняка слышал сотни раз, если не больше.

– Ты сделался антрепренером?

– Нет. Я продолжаю писать песни. И у меня есть несколько для тебя. Но это не завтра. А завтра ты должен кое-кого послушать.

– Завтра? Ничего не получится, Бенни. У меня есть только полчаса во вторник. В пять вечера. И все. А сейчас у меня дел по горло. Столько всего происходит!

Я не виделся и не разговаривал с Эстер Майн неделю. Она могла подумать, что я сбежал. И я ведь действительно чуть было не сбежал.

– Договорились, Ахмет.

– Ты меня заинтриговал, Ламент.

– Я буду.

– Во вторник в пять вечера, Бенни Ламент, – выкрикнул Эртегюн эту информацию так, словно желал, чтобы секретарша ее обязательно записала.

И телефонная связь прервалась.

* * *

Когда Эстер вышла из большого кирпичного здания с широкими ставнями и блестящим золотым дверным молотком и увидела, что я ее жду, она замерла. Но не прошло и нескольких секунд, как она поправила ремешок своей сумочки, распрямила плечи и начала спускаться по ступенькам. Я не понял, что выражало ее лицо – надежду или трепет, но в моей груди эхом всколыхнулись те же эмоции, которые я испытывал каждый раз, когда видел ее.

Уже спустилась темнота, но дом и улица были ярко освещены. Это был хороший район. Как и район Сэла. Люди здесь жили состоятельные и чужаков примечали сразу. Я даже забеспокоился, как бы кто-нибудь не вызвал полицию, если я припаркуюсь прямо перед домом, где работала Эстер.

– Вы идти можете? – выкрикнул я, слово в слово повторив вопрос, который задал ей в ту ночь, когда она поджидала меня в отеле «Парк Шератон».

Но на этот раз на ногах Эстер вместо фееричных туфель были плоские, уродливые ботинки на шнуровке, какие носили няни. Девушка опустила на них глаза, и я тут же пожалел, что попытался быть милым.

– Я могу идти. Вы совсем замерзли? – ответила она предусмотрительно вежливо.

На улице было настолько холодно, что мое дыхание в воздухе превращалось в облака пара, создавая иллюзию, будто у меня во рту сигарета. Но ее не было. Эстер сказала, что не курит, и мне тоже не хотелось. По крайней мере, рядом с ней.

– Я все еще чувствую два своих пальца. Так что мог бы сыграть «Собачий вальс», – пошутил я.

– Почему вы не ждали в машине?

– Чтобы никто не подумал, будто я веду за кем-то слежку.

– Подкарауливаете в засаде.

– Ну да. Что-то вроде того. И я вышел сюда, потому что побоялся, что пропущу вас.

– Как вы узнали, где меня найти?

– Я позвонил по номеру, который вы дали. Поговорил с Ли Отисом. Он и сказал мне.

– Почему вы приехали сюда?

– Вы же сами пожелали, чтобы все переговоры я вел только с вами. Я не знал, с кем мне придется договариваться, если приеду к вам домой.

Какая-то негритянка в схожем костюме и таких же удобных ботинках вышла из дома вслед за Эстер. Явно потрепанная жизнью и уставшая от нее, женщина несла мешок с грязным бельем размером с себя. Заметив нас, она остановилась и уставилась на меня так, словно знала, кто я такой, и не испытывала ко мне ни малейшей симпатии. Вообще.

– А ну, прочь отсюда, живо! – рявкнула она, становясь между нами и отгоняя меня, как бродягу или бездомного пса, поднявшего лапу у ее парадного крыльца.

– Бенни, это моя мама, Глория Майн. Мама, это Бенни Ламент. Он – музыкальный продюсер и композитор-песенник, – представила нас Эстер.

Но Глорию Майн ее слова, похоже, не убедили. Она выглядела враждебной и, возможно, немного испуганной.

– Мэм, – коснулся я шляпы в приветствии.

– Вы пианист? – спросила Глория, и в ее голосе прозвучала чуть ли не паника.

– Ты же слышала, как мы с ребятами пели его песню. Помнишь? Ты еще сказала, что она станет хитом. – Тон Эстер был почти умасливающий.

Я предложил Глории понести мешок, но она только стиснула его ремешок и нахмурилась. Ее глаза метались от Эстер ко мне и обратно. На улице было холодно; Глория с Эстер были в пальто, но ноги над уродливыми ботинками у обеих остались голыми.

– Я отвезу вас домой. Мы можем поговорить по дороге, – указал я рукой в том направлении, куда, казалось, уже намеревалась двинуться Глория.