– Ну, вы тоже не красавица…
Эстер напряглась, и я самодовольно улыбнулся. Но я не смог ни удержать ухмылку на своих губах, ни выдержать всполох замешательства в ее глазах.
– О, да бросьте, Бейби Рут! Не смотрите на меня так! Красавица – слишком нейтральное слово. Вы ослепительны, великолепны! И вы это знаете. В вас нет ничего некрасивого. Ни-че-го!
– У меня слишком большие глаза.
– И потому вы ничего не упускаете из виду.
– У меня острый язычок.
– И острый ум, – парировал я.
– У меня темная кожа. – Во взгляде Эстер мелькнул вызов.
– И темное сердце, – сказал я.
Она мрачно усмехнулась. Точнее, заставила себя усмехнуться. И попыталась возразить:
– В темном сердце нет никакой красоты…
– Темное сердце, ты хочешь меня размягчить, темное сердце, ты хочешь меня приручить. Думаешь, будто тебя я не вижу насквозь? – пропел я, и мои пальцы пробежали по ее спине, разыскивая аккорды, которые я бы сыграл.
– Что это? – спросила Эстер.
– Не знаю. Просто пришло вдруг на ум.
Она посмотрела на меня все тем же мрачным взглядом, а затем продолжила:
– Эй, белый парень, оставь этот голос спесивый, ты не сумеешь вовек меня сделать счастливой. Думаешь, будто тебя я не вижу насквозь?
– Я никогда не сделаю вас счастливой?
– Нет, – помотала Эстер головой. – Не захотите. И мне придется ссориться с вами каждый божий день.
– Обещаете?
Эстер закрыла глаза, ее губы задрожали.
– Ну вот. Из-за вас у меня опять сбивается дыхание.
Я перестал танцевать. Мы были на краю пропасти, и я не хотел, чтобы Эстер в нее упала.
– Вам даже не страшно, – сказала она. Это не был вопрос. Это было скорее обвинение. – Когда вы стоите на сцене или выступаете, вы не испытываете страха.
– Я терзаюсь страхом постоянно, – признался я.
– Но не на сцене. Не за пианино.
– Музыка меня не страшит. Меня страшит любовь. Меня страшат семейные узы. И обязательства. А музыка… Находиться на сцене или стоять у микрофона – это игра. Уход от действительности. Музыка никому не вредит. Я видел многое, чего нужно бояться. Но музыка к таким вещам не относится.
– Я боюсь, что меня никто никогда не полюбит, – открылась мне Эстер, поведя плечом.
Я тоже прибегал к такому приему. Когда вы говорите правду так, словно для вас это неважно, то получается менее болезненно.
– А я боюсь, что меня кто-нибудь полюбит слишком сильно, – предостерег я девушку.
– Мы боимся разных вещей. Это хорошо, – прошептала она. – Быть может, вместе мы ничего не будем бояться.
– Или будем бояться всего…