Книга покойника

– Вообще-то, чудес не бывает. Пневмония – серьезная штука. Но он ничего бы не сделал. Вы не представляете силу и глубину его чувств – возможно, господин Фридрих Одемар расскажет эту историю. Естественно, Клаус не разрешил бы ей выдать меня за Леона, но помог бы скрыть обстоятельства его смерти. Мать сказала бы, что почти обезумела от горя и тревоги, но, конечно, и не упоминала бы о деньгах Одемаров. Он привез бы ее сюда и рассказал бы всем, что Леон умер во Франции и похоронен там на каком-нибудь кладбище. И люди не задавали бы лишних вопросов. Потом Клаус усыновил бы меня, и я стал бы полноправным членом семьи. Пожалуйста, попытайтесь запомнить, что все, сделанное моей матерью, попадает под судебную юрисдикцию лишь формально. Что же касается смерти Матиаса, то я искренне сожалею об этом. Правда, он был старым и бесполезным человеком, дополнительной обузой для вашей семьи.

Одемар вздрогнул.

– Вы не можете судить о ценности, которую представлял для меня кузен. Подобные оценки не в вашей компетентности. Я не могу воспринять вас по обычной шкале человеческих ценностей. Единственное, что мне хотелось бы знать, если вы в состоянии, по крайней мере, понять этот вопрос: какие преимущества вы видели в пожизненном пребывании в каком-либо частном лечебном заведении? Вас ожидала бы именно такая судьба, если бы господин Граф не нашел картинку Витчерхиира.

– У меня не осталось выбора. С той минуты, когда Эмма Гаст решила выдать нашу тайну, я уже был приговорен к такому заведению или к тому, что ждет меня теперь. Но, конечно, мы обдумали и такое будущее. Я не собирался ждать обследования – консилиума психиатров! Я бы сбежал ночью. Мне удалось бы это без труда. Карсон и Терли убедили полицию, что я – большой дружелюбный ребенок, меня нужно жалеть и обращаться со мной очень деликатно. Я заранее подготовил себе уютное местечко и совсем не опасался встретить знакомых. Вы бы смогли узнать меня?

Не получив ответа, Фиджини продолжил:

– Ну а мать, поправившись, должна была последовать за мною; она поселилась бы неподалеку. Она располагала деньгами, которые откладывала на черный день, и рассчитывала получить какую-то сумму от вас. Хоть мелочь, но лучше, чем ничего. В соответствующее время я пошел бы в армию, но с этим все в порядке, у меня есть необходимые бумаги, я раздобыл их здесь, в Берне. Мы превратились бы в обычных обывателей.

Он сделал паузу, взглянул в глаза Графа – и злобная усмешка исказила черты Фиджини.

– Вас тоже следовало убрать, но я подумал, что после смерти Матиаса вы посоветуетесь с господином Олдемаром, а он покажет вам на дверь. К сожалению, я не знал о существовании другой… клиентки. Но вчера вечером, встретив вас наверху, я понял – шестым чувством, наверное, – что вы занялись мною. И не ошибся.

Граф удовлетворенно кивнул.

– Я хотел бы задать вам еще один вопрос, господин Фиджини.

– Сколько хотите.

– Только один: зачем вы нас посвятили во все эти подробности вместо того, чтобы начать отбиваться?

Фиджини казался крайне удивленным.

– Начать отбиваться? Каким образом? Если вы имеете в виду смерть Матиаса Одемара, так какая для меня разница в приговоре – один или двое. Вы все хором подтвердите, что это я убил Хильду Гаст, так ведь? Тем более, что теперь никто не усомнится в моей вменяемости. Доказательство на найденной вами картинке… А следовательно, я отвечаю за свои поступки полностью. И как бы я мог ссылаться на смягчающие обстоятельства или отсутствие недобрых намерений, когда вы получили письмо от Хильды Гаст и смогли найти ловушку в Витчерхиире? Она не сказала бы вам, где спрятана гравюра. Мы хорошо знали, что скандал в семье готовится ею только для одного господина Одемара, но она сообщила вам, что ее жизнь в опасности, а в доме зреет заговор. Вы и пришли-то сюда по ее зову, хотя как, во имя всех чудес, ей удалось написать и отправить записку…

И Граф с удовольствием ответил:

– Ни в одном сообщении, которые я получал от Эммы Гаст, не содержалось ничего, что могло быть использовано против вас в суде.

Фиджини мгновение смотрел на него, не в состоянии продолжать от охватившей его ярости. Затем он овладел собой.

– Это уже не имеет значения. Мне грозит приговор на длительный срок в тюрьме, а я этого не хочу. Я предпочитаю уйти, как это уже сделала моя мать, или, по крайней мере, когда смогу.

Он рванулся, забыв о стали, охватывавшей его запястье. Она не дала ему двинуться, и он остановился, гневно сверкнув глазами, а человек в штатском тем временем обменялся несколькими словами с Нидербергером. Граф подумал, что эти несколько минут были едва ли не самыми горькими в жизни господина Фиджини, поскольку сейчас он не мог даже претендовать на исполнение своего желания.

Наконец, беседа закончилась, и старший сын Анны Одемар вместе со своим стражем покинул комнату. За ними последовал стенограф. Фридрих Одемар проводил их грустным взглядом и некоторое время смотрел в открытую дверь, затем опустил голову на руки.

– Такой молодой парень, – простонал он, – и обречен на погибель собственной матерью!