Вскоре в библиотеку вошли двое, они шагали рядом, почти вплотную друг к другу. Граф готов был поклясться, что никогда прежде не видел этих людей, но мгновение спустя он понял свою ошибку: посторонним оказался только один – полицейский в штатском; второй – высокий, широкоплечий, приятного вида молодой парень с умным, настороженным лицом – был старшим сыном Анны Одемар, только без маски.
– Весьма благодарен вам за согласие увидеться со мной, – заговорил он отрывистым деловым тоном; голос этот казался совершенно чужим. – Я могу представить, каких усилий это вам стоит, но полагаю, что вы одобрите мою позицию. Я просто хочу справедливости для своей матери.
Одемар медленно повернулся в кресле и уставился на того, кто два года подряд изображал умственно неполноценного Леона. В его глазах отражались изумление и испуг, словно в комнате материализовалось сказочное чудовище. Граф, рассматривая светловолосого гиганта, с удивлением отметил, что, став самим собой, обманщик утратил половину изысканных манер. Раньше он был куда больше похож на Одемаров. Теперь, отбросив маскировку, парень превратился в типичного завсегдатая казино и ипподромов – циничного, нахального и всезнающего.
Парень перевел взгляд с печального лица Одемара на безучастное Графа – и удостоил последнего слабой улыбкой.
– Как она передала вам сигнал бедствия? – с живым интересом спросил он.
Человек в штатском слегка дернул кистью – тускло блеснула сталь наручников, соединявших мошенника и его конвоира в неделимое целое. Парень коротко взглянул на свое охваченное стальным браслетом запястье и сунул руку в карман.
– Ладно, – сказал он. – Наверняка мне не разрешается даже спросить, где была эта проклятая картинка.
Граф повернул голову направо: остальные повторили его движение.
– Была приклеена под ларцом.
– Что ж, я… я искал ее каждую ночь, всю неделю с прошлого четверга. Она – эта ведьма – пришла и сказала нам… Впрочем, не имеет значения. Теперь-то вы понимаете, как много зависело от этой бумажки. – Он сделал паузу, принял серьезный вид и снова посмотрел на Фридриха Одемара. – Вначале я хочу сказать, – быстро продолжил он, – что вас не должно коробить мое поведение – оно вовсе не фривольно. Моя мать приучила меня смотреть на жизнь, как на игру, и я прекрасно знал, что она собиралась сделать в случае проигрыша. Я был готов к этому и, пожалуй, даже рад, что она ушла. Подумайте сами, единственная причина нашего провала – война. Из-за обстрела мать пострадала на этом проклятом поезде, и ей потребовался уход, а мне пришлось изображать Леона Одемара прямо тут, в вашем доме, иначе я бы предстал перед призывной комиссией… Играть роль другого человека, да еще и недоумка, совсем не сложно – легче, чем вы можете предположить. Я был приучен к этому с юности. Мы объехали все большие институты в Европе – там мать задавала массу вопросов. Затем мы попрактиковались в пансионах и отелях. В итоге я научился имитировать идиота достовернее любого профессионала. Ведь я изображал дружелюбного дурачка со второго завтрака до ужина, а остальное время тратил на развлечения и полноценный отдых.
Граф, тяжело опираясь о камин, поднял глаза от еще более усталой фигуры хозяина и прервал рассказчика:
– Ваш своеобразный образ жизни поставил вас перед досадной необходимостью убить собаку Беаты.
– Мне очень неприятен ваш вопрос. Я жалел пса, но мне пришлось выбирать. Это было еще и опасно.
– Матиас Одемар думал, что это сделал Карсон.