Книга правителя области Шан

С колючками ильм вырастает среди гор,
А вяз над низиною ветви простер.
Есть много различных одежд у тебя.
Но ты не наденешь свой лучший убор;
Повозки и лошади есть у тебя.
Но ты не поскачешь на них на простор.
Ты скоро умрешь, и другой человек
Займет, чтоб добром насладиться, твой двор.

Сумах вырастает на склоне крутом,

Каштаны в низине растут под холмом.
Есть яства, хмельное вино у тебя,
Но гуслей не слышим мы в доме твоем.
Ты счастлив не будешь и дни не продлишь
Игрою на гуслях своих за вином.
Ты скоро умрешь, и другой человек
Хозяином вступит в оставленный дом.

Представители животного мира чаще использовались в песнях с социальным мотивом. Когда требовалось осудить неправедные поступки сильных мира сего, то обращались к хищникам или вредителям:

О, ты, сова, ты хищная сова,
Птенца похитила, жадна и зла!
Не разрушай гнезда, что я свила,
С трудом, с любовью я вскормила их,
Моих птенцов, — так пожалей же их!

Ты, большая мышь, жадна,

Моего не ешь зерна,
Мы трудились третий год —
Нет твоих о нас забот!

Когда же хотели отблагодарить добродетельного правителя, то, естественно, подбирался иной, достойный образ:

На той шелковице голубка сидит,
Семь деток вскормила она...
Сколь доблести муж совершенен собой!
Народа исправил сердца.
Примером исправил народа сердца —
Пусть тысячи лет он живет без конца![926]

Цитируя «Ши цзин», а в школе Конфуция тексты заучивались наизусть, ученики невольно воспринимали и образность мышления своих предшественников, присущую им гармоничность в общении с Природой. Так реализовывался замысел Учителя, неизменно отстаивавшего преемственность поколений.

Конфуций и сам в своих суждениях развивал сложившуюся традицию, демонстрируя хорошее знание природных жизненных циклов («Луньюй», 9, 28): «Лишь с наступлением холодов познаешь, что сосна и кипарис засохнут последними».

Более того, явления природы были введены им в качестве наиболее весомых аргументов и в систему доказательств. Приведем лишь три примера.

Подчеркивая насущную необходимость распространения человеколюбия, как нравственной основы общества, он говорил («Луньюй», 15, 35): «Человеколюбие настоятельнее необходимо народу, нежели вода и огонь. Я лицезрел погибавших от воды и огня, но никогда не видел погибавших от человеколюбия».

Подчеркивая неодолимость времени, он сравнивал его с потоком («Луньюй», 9, 17): «Учитель, находясь над рекой сказал: «Уходящее время подобно этому! Не останавливается ни днем, ни ночью».

Возражая Цзы Лу, отговаривавшего Учителя идти на службу к нехорошему человеку, Конфуций сказал («Луньюй», 17, 7): «Но разве я горькая тыква, которая должна остаться несъедобной?»

2. Только Природа способна дать человеку, а следовательно и обществу, жизненную силу и отдохновение.

Наиболее рельефно этот принцип выражен в беседе с Цзы Лу, Жань Ю, Гунси Хуа и Цзэн Си, когда речь шла об их заветных мечтаниях («Луньюй», 11, 26). Конфуций достаточно скептически отнесся к словам трех первых, чаяния которых были связаны с государственной службой. Иной была реакция на ответ Цзэн Си, который мечтал «дождавшись конца весны в марте, когда все уже одеты в весенние одежды, в сопровождении пяти-шести молодых людей и шести-семи подростков омыться на берегу в водах реки И, вкусить силу ветра у Алтаря Дождя и, распевая песни, возвратиться». Учитель глубоко вздохнул и произнес: «Я хочу быть вместе с Дянем (прозвище Цзэн Си)!»

Ученые по-разному оценивают внутренний смысл данного эпизода и поведения Учителя. Цянь My полагает, что «мечты трех учеников, поглощенных заботами о служебной карьере и ликвидации хаоса в мире, просто неосуществимы». Отсюда и негативная реакция Конфуция. Цзэн Си никогда не помышлял о мирских делах, отличался необузданным характером и буйной фантазией. Конфуций всегда с удовольствием слушал его музыку, ему захотелось отдохнуть на лоне природы у Алтаря Дождя, и он одобрил мечту Цзэн Си. Но ни в коем случае нельзя предполагать, будто Конфуций отказался от своей «извечной мечты спасти мир». Просто «искренний ученый сыграл здесь тонкую шутку»[927].