Книга Призраков

Мистер Уотерспун жил в Саунтоне с матерью и тремя сестрами; мать его была вдовой офицера, перешедшего в лучший мир и оставившего семью без должного обеспечения. Он был приятным человеком, отличным игроком в лаун-теннис, крокет, гольф, бадминтон, бильярд и карты. Ему было около тридцати, а он все еще не подыскал себе занятия. Мать нежно, а сестры в довольно резкой форме увещевали его взяться за ум и начать зарабатывать. Поскольку, после смерти матери, он больше не сможет рассчитывать на ее пенсию, и уж тем более – на средства сестер. Он всегда отделывался обещаниями. Иногда, правда, он действительно отправлялся в город в поисках работы, но неизменно возвращался с одним и тем же результатом: без места и с пустыми карманами. Его веселость, добродушие, нравились всем; он был душой любой компании, и это страшно огорчало мать и приводило чуть не в бешенство его сестер.

– Будем откровенны, – сказал сам себе мистер Леверидж, – мне совсем не улыбается встретиться сейчас со всеми троими сразу. Действительно, я довольно точно обрисовал их в своем романе, и вот – они готовы предъявить мне счет за содеянное. Пожалуй, лучше будет выйти из дома через черный ход.

Не позавтракав, Джозеф бежал. Стремясь избежать встречи с поджидавшими его тремя джентльменами, он вышел через черный ход и спустился к реке. Здесь были приятные зеленые лужайки, с проложенными через них дорожками для прогуливающихся, удобные скамейки. Место, как надеялся мистер Леверидж, не слишком многолюдное, чтобы он смог переждать полчаса, остававшихся до начала работы в офисе. Там он, скорее всего, встретиться с «боссом»; но все-таки лучше было встретиться с ним в привычной обстановке и наедине, нежели в сопровождении еще двух джентльменов, имеющих к нему аналогичные претензии.

Усевшись на скамейку, он задумался. Он не курил; обещав своей маме избежать этой вредной привычки, он строго следовал данному ей слову.

Как ему следует поступить? Он оказался в серьезном затруднении. Можно ли договориться с издателем, чтобы он изъял книгу из продажи и вернуть ему пятьдесят фунтов? Вряд ли это возможно. Он ведь сам передал ему все права на издание романа, и тот уже вложил значительную сумму в бумагу, печать, рекламу и распространение.

Тяжелые мысли разом улетучились, когда он увидел направлявшуюся к нему мисс Асфодель Винсент. Ее шаг утратил легкость и изящество. Минута или две, и она окажется рядом с ним. Соизволит ли она заговорить? По отношению к ней, ему не в чем было себя упрекнуть. Она была героиней его романа. Ни единым словом он не бросил тень на ее характер или поведение. Он вывел ее как идеал англичанки. Она может быть польщена, но ни в коем случае не обижена. Хотя, все-таки, он нисколько не приукрасил ее, – он описал ее такой, какая она была на самом деле.

Приблизившись, она, наконец, заметила нашего автора. Но не ускорила шаг. Ее движения были странно вялыми, в ее взгляде отсутствовала былая живость.

Как только она поравнялась с ним, Джозеф Леверидж вскочил и снял шляпу.

– Я не думал, что вы так рано выходите на прогулку, мисс Винсент, – сказал он.

– Ах! – сказала она. – Я рада встретить вас здесь, где никто не сможет нас подслушать. У меня есть кое-что, о чем я хочу поговорить с вами. Пожаловаться на нанесенный мне ужасный ущерб.

– Это честь для меня! – воскликнул Джозеф. – Если я могу чем-нибудь облегчить ваше горе, исправить допущенную по отношению к вам несправедливость, – достаточно всего одного вашего слова.

– Вы ничего не сможете сделать. Невозможно изменить то, что было сделано. Вы изобразили меня в вашей книге.

– Но, мисс Винсент, – горячо запротестовал мистер Леверидж, – даже если и так, то что в этом плохого? Я писал о вас только хорошее, не позволив себе ничего лишнего.

Отнекиваться, что книга написана не им, уже не имело никакого смысла.

– Может быть, так, а может – и нет. Тем не менее, вы допустили известные вольности, когда описывали меня на страницах своего романа.

– Вы узнали себя?

– Конечно; та, кто в нем изображена, – это я.

– Но ведь вы же находитесь здесь, возле вашего скромного слуги!..

– Это всего лишь пустая внешняя оболочка. Вся моя индивидуальность, то, что составляло мое эго, – я сама, – отнято у меня и перенесено в вашу книгу.

– Этого не может быть!

– Но это так. Я чувствую, что это именно так; так, наверное, чувствовала себя моя кукла, когда, – помню, в раннем детстве, – она разорвалась и из нее вылезла солома; она висела, словно тряпка. Но вы изъяли из меня не солому, вы изъяли из меня то, что составляло мою личность.

– В моем романе действительно есть персонаж, списанный с вас, но ведь вы сами… вы сами здесь, – продолжал настаивать мистер Леверидж.

– Всего лишь пустая оболочка; в то время как лучшая моя составляющая, определяющая мою мораль и интеллект, оказалась вынута из меня и помещена в вашу книгу.

– Это невозможно, мисс Винсент.