Книга сияния

Киракосу, как главному лекарю, было предоставлено право свободно перемещаться по всему замку. С черными глазами, которые сверкали из-под тяжелых бровей, он походил на египтянина. Киракос не носил ни камзола, ни чулок, а вместо этого одевался в шерстяные мантии с подобранной вокруг головы тканью. Впечатление усиливали длинные волосы и чисто выбритое лицо. Киракос был немолод. Никто не знал, как он добрался до Праги, где сделался доверенным лицом при дворе, и где он выучился навыкам своего ремесла, и все же его таланты были выше всяких похвал. Киракос принимал роды у императорской любовницы – такие тяжелые, что все повивальные бабки оставили надежду, тогдашний астролог был выгнан взашей, и уже послали за гробовщиком. Посредством точно отмеренных доз ртути армянский врач излечил разбушевавшийся при дворе сифилис (тогда и пошла поговорка, что после одной ночи с Венерой приходится целую жизнь жить с Меркурием). Киракос не чурался работы лекарей-цирюльников, что надо вправлял, что надо зашивал и даже боролся с мелкими вредителями, авторитетно заявляя, что чуму разносят именно блохи, разъезжающие на спинах черных крыс. По его настоянию в замок привезли кошек, которым было позволено свободно бродить повсюду, врываться куда угодно, порой тем самым безмерно раздражая Петаку.

– Ну и вечерок, – проворчал император, сбрасывая с себя верхнее покрывало. Сработанное из шкурок рыжих лисиц, пришитых нос к носу, оно рябило и поблескивало.

– Вечерок… – эхом отозвался Киракос. Лекарь горько сожалел о том, что его оторвали от шахматной партии.

– Да, ваше величество, вечерок, – Вацлав устало переминался с ноги на ногу.

– Да стой ты спокойно, Вацлав, бога ради. А то я сейчас сам тебя растрясу.

Кисть, за которую император держал своего камердинера, все еще ныла, словно в ручных кандалах. Можно сказать, так дело и было. Не попытайся император покончить с собой, его верный слуга сейчас уже направлялся бы к себе домой – в комнату с земляными полами в высоком деревянном доме на холме над монастырем на Слованех, неподалеку от скотного рынка.

– Что теперь, Киракос? – спросил император.

– Теперь усните, ваше величество, – ответил Киракос и подумал: «Чем раньше, тем лучше».

При слове «усните» Вацлав благодарно занял свой пост у подножия кровати, принимая форму моллюска-кораблика, чтобы не сталкиваться с императорскими ногами. Ибо, раз уж он сегодня не мог увидеться со своей женой и пятилетним сынишкой по имени Иржи, самым лучшим было поспать на службе.

– Я не могу уснуть, – театрально простонал император. – И больше никогда не смогу.

– Ну-ну, что вы, ваше величество, можно ли так говорить?

– Я ничего не могу поделать, – император капризно надул нижнюю губу.

– Тогда расскажите мне, что с вами случилось, – Киракос с горечью вздохнул. Сегодня ночью ему отсюда уже не вырваться.

Император искоса взглянул на лекаря, затем лицо его прояснилось, после чего он испустил громкий стон.

– И это горе заставляет вас приставлять бритву к кистям, ваше величество? – отважился спросить Киракос.

– Пусть все, кроме Киракоса и Вацлава, уйдут, – приказал император.

– Пусть Сергей останется, ваше величество. Он мало что понимает и совсем ничего не говорит.

Ибо русскому, отлучи его Рудольф от камина, пришлось бы спуститься вниз по холму и пройти Карлов мост, чтобы добраться до своего жилища, убогой хибары из прутьев и соломы. Свежий снег, покрывающий землю, просочится сквозь подошвы его жалких башмаков. У Сергея не было даже плаща.

– Итак, – начал Киракос, – расскажите мне, отчего вы испытываете подобную скорбь. Завтра Новый год, новое столетие. Мы живем в золотой век.

– Я уже вот настолько к этому подошел, – император сжал большой и указательный пальцы.

– Нет, вот настолько. – Киракос развел свои пальцы на добрых два дюйма.

– Тем не менее – достаточно близко, можешь не сомневаться.

– Хорошо, ваше величество. Так бывает, когда черная желчь поднимается, Луна полная, а звезды выстраиваются определенным образом.

– Я думал, ты не веришь в предрассудки, Киракос, – Рудольфу решительно не нравились любые ссылки на Луну, ибо именно ее циклы руководили лунатиками, то есть сумасшедшими.

– Я не верю в предрассудки, но все же нельзя полностью отбрасывать то, во что не веришь.

Император прикусил губу. Затем смахнул слезу.

– Я вообще не хочу умирать.

– Вы попытались покончить с собой – и все же не хотите умирать, ваше величество?

– Я все это видел. Я видел смерть во всех ее проявлениях.

Киракос всерьез сомневался, что император на самом деле видел что-то более страшное, чем дно своей тарелки.

– Умереть – значит жить вечно, ваше величество.

Тут Киракос задумался, не привести ли сюда какого-нибудь священника. Парацельс верил в лечение всего человека в целом, а Киракос, хотя и был верным последователем этого мыслителя и целителя, терпеть не мог выслушивать исповеди. Он предпочитал шахматную стратегию, определенность заранее предустановленных ходов, рамки четких и ясных правил, самодостаточный мир.

– Умереть – значит жить вечно? Киракос, в тебя, должно быть, тоже дьявол вселился.