Книга сияния

Итак, все поспешили занять свои места за субботним столом Шаббата. Перед возжиганием свеч были собраны монетки для бедных, цидака, затем стали петь «Л'ха доди». Перл зажгла свечи, а рабби Ливо сказал в честь жены, матери своих детей: «Жена воистину бесстрашная, где такую найдешь? Ибо цена ей много выше цены рубинов с алмазами». Дети получили благословение и в свою очередь благословили родителей и бабушку с дедушкой. Произнесены были и другие добрые слова: благодарение вину, благодарение хале. Потом халу надломили и стали отрывать от нее мелкие кусочки. Перл носила парик, который сидел у нее на голове точно птичье гнездо, а Лия и Мириам, обе в праздничных нарядах, держались горделиво, словно принцессы. Зельда, стараясь не меньше своих сестер думать о себе, тоже излучала царственную надменность. Мужья, похоже, радовались одному виду еды. Детишки выстроились в конце стола, хихикая и гомоня, точно счастливые голубята. Рохель была в своем свадебном платье, а ее остриженные волосы скрывал головной платок.

Тем временем голем Йосель, все в тех же в потрепанных покрывалах, неловко обернутые вокруг его бедер и плеч, ходил от очага к буфету, от стола с кипящими горшками, подавал на стол рыбу, куриный суп, кабачки и репы, рубленую печень, морковь. Двигаясь по кухне, он все старался держаться в тени, так аккуратно, чтобы ненароком не сбить стул, не толкнуть кого-нибудь, не нарушить ничей мир и покой. И все же лицо его сияло; в самом деле, Йосель светился подобно самому настоящему жениху, с набожной радостью приветствуя Шаббат, свою невесту.

Рохель была тронута поведением голема, а когда он ей прислуживал, смущалась. Для нее Йосель тоже был слугой. Слугой ее супруга. И Бога. Хотя Рохель временами казалось, что ее сердце – дом богатый и полный сокровищ, она чувствовала, что ей никогда не будет дано право держаться так же уверенно, как Лие или Мириам. Мимолетно пережив гордость за свое замужество, в их присутствии она вновь осознала, что осталась прежней – гостьей, чужестранкой, незаконнорожденной сиротой, взятой в жены из милости. И конечно, как все знали, а она узнала только недавно – зачатой насильственно.

В комнате Зеева было уже темно, и кожаные полоски отбрасывали вертикальные тени, точно деревья в мрачном и сонном лесу. А здесь, в доме раввина, пламя в очаге покрывало все лица теплым желтоватым румянцем, серебряные подсвечники поблескивали, и когда Перл ладонями подмахивала к себе огни Шаббата, все вокруг словно становилось воплощением света и порядка.

Когда Рохель была маленькой девочкой и еще не знала правды о вещах, она верила: если лечь на лужайке и лежать совсем неподвижно, трава, подобно острым волоскам, прорастет сквозь твою одежду и кожу. И когда ты встанешь, солнце вольется в тебя сквозь крошечные дырочки, как сквозь решето. И вот в этот субботний день, за несколько минут до захода солнца, ее глаза встретились с глазами Йоселя, и она вдруг вспомнила волшебные вещи, в которые некогда верила, и снова представила себя мечтательницей, которая так любит глядеть на звезды. Взгляд Йоселя на ее ладони вдруг заставил Рохель подумать о своих грубых пальцах с толстыми костяшками, которые могли бы вспорхнуть подобно крылатым голубкам и огладить его щеки, гладкие как у мальчика, так непохожие на заросшие бородами щеки мужчин Юденштадта. У коней из императорских конюшен, которых она видела сквозь решетчатые ворота императорских садов, были гладкие и блестящие крестцы. В точности так же выглядела спина Йоселя, когда он нагнулся вынуть еду из очага. А у Зеева, который каждый вечер бросал свои штаны в таз у себя под ногами, голени были волосатыми, точно у козла.

– Поешьте еще рыбы, – сказала Перл. Ее опрятная головка в косынке, быстро движущаяся вверх-вниз над тарелкой, заставляла жену раввина напоминать трех цыплят на русской деревянной игрушке, которые начинали забавно тюкать носиками, если потянуть за веревочку.

Йосель, этот голем, размышляла Рохель, жил, как и она, самой обычной жизнью и в то же самое время был страшно загадочен. Он был как недосказанная история, ибо не мог говорить. Он был как незавершенное начало. Рохель могла выдумать про Йоселя все, что угодно, вложить ему в уста любые слова. «Рохель, – мысленно заставила она его сказать. – Ты птица, Рохель? Ты умеешь летать?»

– Поешьте еще курицы.

Зять раввина всегда рад был проявить щедрость за чужой счет. Рохель увидела его прячущимся в своей бороде, точно в кустах ежевики, а его твердые и жестокие глаза блестели, как кремень. Как мог подобный человек иметь раввинские устремления? От его жены Лии несло сырым запахом сточных канав, тарелок, отмокающих в кастрюле со старой водой, и молоком, скисшим в кувшине.