Книга сияния

Увидев голема, император не на шутку удивился. Нет, не его росту — ибо ожидал узреть настоящее чудище, а не просто мужчину крупнее обычного. Рудольф представлял себе нечто бесформенное, гротескное, непропорциональное, ходячий глиняный ком. Однако это существо нельзя было назвать чудовищем. Голем вовсе не был уродом. Он носил точно такую же круглую шапочку, что можно увидеть на голове любого еврея, но был куда смуглее, чем обитатели узких проулков Юденштадта, куда редко заглядывало солнце. Кроме того, щеки голема не были впалыми, а глаза не затуманило бесконечное сидение над книгами. Напротив, крестьянская ширина его лица во весь голос говорила о степных просторах, сельской местности, о ветре и дожде. Нос голема был широк в переносице и ноздрях, губы полны, а глубоко посаженные глаза на загорелом лице смотрелись просто поразительно — в точности такого же цвета, как у раввина, серо-голубые. Прямые волосы были черны как смоль, и челка падала на лоб, точно у лошади. Это был настоящий Гаргантюа, великан из ученических дней Рудольфа — когда мастер Луковица отлучался из своей убогой комнатушки, и они с любезным и, увы, ныне покойный братом Эрнстом тайком читали отрывки из Рабле, пока.

— Ваше величество, — рабби Ливо низко поклонился, — вы удостоили нас большой чести.

Вацлаву уже доводилось видеть Йоселя в разных уголках Праги. Похоже, за последнее время у голема что-то произошло: черты его лица смягчились. Киракос встречал Йоселя лишь однажды — у купальни, и тот по-прежнему вызывал у него недоумение. В его представлении Голем должен был быть большой, неуклюжей куклой и двигаться, точно механическая кукла — жестко и сковано. Но Йосель во всех отношениях казался человеком.

Для этой аудиенции император выбрал гостиную с видом на крепостные валы. Петака спал в углу, развалившись на брюхе и вытянув лапы, точно дохлая черепаха. В добавление к высокому императорскому креслу, украшенному золотыми листьями и обтянутому роскошным бархатом, на периферии гостиной расставили несколько крестообразных стульев, которые можно было складывать и переносить. Эти итальянские стулья назывались «сгабелло», или стулья Савонаролы — в честь знаменитого проповедника… или знаменитого еретика, кому как больше нравится. Еще там стоял большой лакированный сундук с инкрустацией из ракушек и длинный стол, на котором, как обычно, красовался набор часов и драгоценных поделок. Еще один, совсем маленький столик стоял в дальнем углу. Гобелены, вытканные в Бельгии, изображали сцены из жизни аркадских пастушков. Хотя в помещениях замка по-прежнему веяло прохладой, и камины топили, земля уже освобождалась от гнета серого зимнего снега и покрывалась первой зеленью. Коконы, из которых предстояло вылупиться бабочкам, уже лежали во множестве столов с выдвижными ящичками в зале Владислава. Печи в лаборатории Пороховой башни пылали днем и ночью, а солидные дозы эликсира уже готовились для первой фазы дегустации.

Спешно собираясь на аудиенцию, Рохель надела свое свадебное платье, синюю юбку и корсаж, расшитую у горла белую рубашку, но чувствовала, что выглядит жалко. Ей, привыкшей к низкому потолку и тесному сумраку комнатки в Юденштадте, казалось, что стены замка возносятся в неоглядную высь, а от яркого освещения начиналась резь в глазах. Вместо открытого очага здесь была печь, похожая на пирамиду, почти до потолка, облицованная белыми кафельными плитками, причем на каждой была нарисована голубым корзина фруктов или ветряная мельница, или парусник, или пара деревянных башмаков. Более того: пол в зале оказался не деревянным, а выложенным массивными каменными плитами, гладко отполированными и так плотно прилаженными друг к другу, что в щели не проросла бы даже травинка. Впрочем, в некоторых местах каменный пол скрывали толстые ковры с разноцветными узорами. В углу лежала целая шкура льва. Гобелены, настолько поняла Рохель, представляли собой искусную вышивку тончайшими шелковыми нитями, поскольку лица изображенных там пастухов и женщин в цветочных венках казались живыми. «Я словно в волшебной сказке», — размечталась Рохель, ибо роскошь замка превосходила все, о чем рассказывал ей в детстве Вацлав. Сам Вацлав тоже был здесь — совсем взрослый, высокий, как чертополох, в алой шелковой ливрее, с небольшой вьющейся бородкой. Он улыбнулся ей радушно и благосклонно. В ответ Рохель лишь слегка склонила голову.