Книга снов

Это фотографии людей, которые живут за этими дверями.

Овощи.

Только сейчас они совершенно точно выглядят не так, как на фото.

«Даже овощи глубокой заморозки выглядят не так, как на фото с упаковки, mon ami». Скотт озвучивает в моей голове то, о чем я не решаюсь думать.

Медсестра все еще идет за мной. Я продолжаю брести по коридору и просто готов биться головой о стену, потому что ничего другого придумать не могу.

Я уже у последней двери. Она не закрыта.

На табличке написано «Мэдлин».

Из палаты доносится тихая фортепианная музыка. Нежные звуки здесь так неуместны, что я спрашиваю себя, не сон ли это, долгий плохой сон, в котором я жду своего отца у школы, а он не приходит, потому что мертв.

Я останавливаюсь и закрываю глаза, ведь именно так просыпаются во сне – надо просто крепко зажмуриться.

Когда ничего не происходит, я поднимаю руки вверх. Кто во сне смотрит на свои руки, тоже просыпается.

Все без изменений. Должно быть, это все же реальность. Когда я опускаю руки, то вижу, что коридор опустел. Остались только я, музыка и приоткрытая дверь.

Внезапно происходят три вещи одновременно.

Я осознаю, что две недели подряд постоянно мерз, а сейчас перестал. Будто музыка, как теплый ветерок, отогрела меня.

Свет мерцает.

Время как будто истончается. Кажется, что одного-единственного крошечного движения достаточно, чтобы целиком и полностью изменить мою жизнь: я достигаю конца коридора и прежняя моя жизнь заканчивается.

Сейчас я вернусь, войду в лифт и доеду до второго этажа. Точно. Да, именно это я сейчас и сделаю.

Нет. Ничего подобного. Я по-прежнему стою, и чувство, будто я обнаружил нечто, чего не искал, только усугубляется.

Вместо того чтобы вернуться к лифту, я как будто со стороны наблюдаю, как моя ладонь сама по себе опускается на ручку двери последней палаты и приоткрывает ее.

Низкая белая полка с книгами, на ней голубой чайник с красными тюльпанами. На окне занавески. На стенах картины, фотографии, пейзажи, чьи-то портреты, сверху – вид гор, подводные фото.

А в кровати, на самом краю, спрятав ноги под ночной рубашкой, которая доходит до самых щиколоток, сидит светловолосая девочка, сидит, окруженная музыкой.

Девочка смотрит прямо мне в лицо.

Она не мигает. Просто смотрит на меня.

И я совершенно забываю, что нельзя смотреть ей в глаза.

Перед ней спиной ко мне стоит невысокая женщина в форме медсестры, у нее рыжие кудри. Она причесывает волосы девочки.

«… и вечером, когда на траву ложится роса, обе мои толстушки выходят из своего диванного логова травку полизать и кошачьими своими глазами наблюдают, как звезды дышат».

Кажется, на ночной рубашке были единороги, но, возможно, и утки, тут я не уверен. Девочка смотрит на меня, и что-то во взгляде ее голубых глаз проникает в меня и проходит насквозь. Возможно, устремляясь к тем местам, которые видны, только если умеешь смотреть сквозь людей.

Музыка струится по стенам вверх, собирается под потолком и обрушивается на меня сплошным потоком.

– А ты знала, Мэдди, что звезды дышат?

На какое-то мгновение мне показалось, что я уловил слабое движение в стеклянном взгляде Мэдлин, устремленном на меня. Будто на дне глубокого озера какая-то рыбка метнулась из одного укрытия в другое. Нет-нет, не озеро. В ее взгляде – ветер, ветер музыки, а то, что двигалось, было вороном, который отталкивается от земли и расправляет крылья.

В глазах Мэдлин темно от воронов.

И я проваливаюсь в это воронье небо.

– Мир прекрасен, – продолжает свой рассказ медсестра, – если ты сияешь звездой на небосклоне и сверху смотришь на всех нас. На кошечек в траве, на девочек, которые спят с открытыми глазами, и на мальчиков, которые остановились в дверях, раскрыв рот.

Сестра поворачивается ко мне. У нее лицо гномика с морщинками от смеха, которые тянутся от уголков глаз до уголков губ. На бейджике, прикрепленном к ее темно-фиолетовой блузке, написано «Марион».

Сестра Марион спрашивает:

– Привет. Ты хочешь навестить Мэдди?

И что делаю я, специалист-всезнайка?

Я захлопываю дверь и убегаю, но часть меня продолжает стоять в дверях, потому что в конце коридора лежит девочка, которая может видеть другие миры сквозь меня, как будто я хрустальный, а действительность – лишь стеклянный шар, в котором она парит.

Мой топот разносится по коридору.

Мэдлин. Ее зовут Мэдлин.

Я чувствую такую радость и такую горечь, которых еще не испытывал ни разу в жизни.

ЭДДИ

Они работают, как механики «Формулы-1». Доктор Фосс чуть приподнимает изголовье кровати, слегка касается ватной палочкой век Генри, доктор Сол стучит по его коленным чашечкам, медсестра расправляет вокруг койки синие шторки, анестезиолог выводит из шейной вены катетер от капельницы с седативными.

Я знаю, что такого «пробуждения», как в кино, не будет. Он не откроет глаза и не скажет: «Привет, Эд. Тут есть приличное виски?»

Первыми проснутся его рефлексы. Произвольное дыхание. Моргание. Глотание.

Затем боль. Боль просочится во все клеточки его существа. Пока не изольется в страх, подобно реке, впадающей в море.