Книга сновидений

Ты держишь их на ладони и, с удивлением и восторгом находясь в изменчивом пространстве детства, чувствуешь их неровные грани. Пахнет теплым днем, жаром в кузне, горячим металлом, лошадьми и людьми, и свободным ветром из степи — оттуда, где ты видел ковыль. Там иногда летают фазаны, неожиданно, быстро, низко, но при этом как-то медленно и важно пронося мимо тебя свои длинные-длинные хвосты и беспокойные куриные взгляды. Ветер гуляет по кузне — где люди и жар, и рядом — где кони и дети, а в твоей мягкой и маленькой ладони — кованые гвозди, а там внутри — гнутые в огне подковы, и ты чувствуешь грани и видишь огонь.

Ты чувствуешь детство? Ты спишь на ходу!

Но точки над "Ё" — их нужно поставить.

— Когда я слушал вас, то честно рассматривал ваши чулки, а когда вас, то пытался заглянуть в глаза.

— Наверное, я неудачно села, — предположила та, у которой хорошие чулки. А та, у которой глаза, та промолчала, но потом, позднее, взглянула на меня, внимательно и пристально, и, поймав ее быстрый взгляд, я вспомнил кованые гвозди. Малиновые — там, в горне, и прохладные — в ладони.

Но не этот взгляд беспокоит меня.

Ее "здравствуйте" как "здрасте", быстрое и бьющее, как тихий выстрел тайного убийства, и каждый раз контрольный. Она быстра, но, кажется, не суетлива, тонка, но, кажется, сильна.

— Ты нравишься сильным женщинам! — с энтузиазмом воскликнет Гурундий, собеседник над ленивым сегодня прибоем, гоняя диким философским взглядом пузатых рефаимов над утренней водой.

Она стройна, порывиста, быстра, и страшно молода, а я жду ее "здравствуйте как здрасте", и того самого взгляда из быстрых движений — она прячется в них, она ведь тоже человек. А я почти неподвижен, даже недвижим, я сурово не смотрю ей в след, но знаю точно, что влияю — не только лишь своей суровой неподвижностью, на быстроту ее движений.

— Вы так здороваетесь, будто из пистолета стреляете, — скоро скажу я ей. — Зачем?

Возможно, она остановится, а возможно даже что-то ответит, или просто посмотрит на меня с вопросом.

— Нужно поставить все точки над "Ё", — снова заговорю я. — Дальше так продолжаться не может.

Мне не нужно кованых гвоздей в ее взгляде, я надеюсь на теплую ладонь.

А еще на двоеточие — лучшее из сочетаний. А в многоточии точки похожи на камни — сначала валуны, крутясь, они стираются в песок. Но точки над "Ё" — противоядерный бетон, несчастный случай в Стоунхендже.

Такой вот сон приснился, или мог присниться сегодняшним ранним утром лейтенанту дипломатической службы Суппо Стейту. А может и не ему, но тогда, получается — был им украден? Ну а если приснился, то, конечно же, запомнился — благодаря подъему, быстрому пробуждению. А еще этот парень увидел первый снег и посчитал это доброй приметой. Почему? Да потому, что сегодня он — навигатор первой в этом сезоне охоты, и поэтому, с несвойственным ему волнением, впрочем, еле заметным снаружи, но волнами исходящим изнутри, он переминается с ноги на ногу, комкая нескользящим протектором первый и от этого липкий снег. Даже не то чтоб переминается, а так… не с той ноги да в непривычную тарелку.

Он был влюблен. Он вспомнил сон. Она стоит рядом.

— Сейчас выйдет, — одобряюще улыбнулся Суппо, приняв сигнал обнаружения, затем предупреждения, и отослав подтверждение.

Да, он был влюблен. Так получилось — неожиданно и сразу, но не выдал себя. Однако что-то одновременно неуловимое и внятное, продолжительное — для него, а для нее — возможно лишь мгновенное, тревожило мысли, и это что-то исходило и исходит от стоящей рядом.

Она кивнула в ответ и улыбнулась той самой, волнующей его улыбкой, и от этого ее движения электрическая волна связанных с ней образов и своих, смешавшихся раздумий пробежала по всему телу, жаркая, колючая, снизу вверх, сверху вниз. А в глазах ее, не в первый уже раз, он заметил… волнение?

— А почему вы не поздоровались со мной сегодня утром? — вроде бы непринужденно спросила она, и из ее глаз вырвались новые колючие лучи.

И снова волна! Конечно же, она заметила его неловкое невнимание к себе, и от этой фразы он едва не выронил оружие из рук. И это в самом начале охоты! Но он дипломат, а сегодня еще и навигатор, а это значит, что нервы его — канаты, а сам он — кремень.

Однако он был влюблен.

Это случилось недавно, можно сказать, что на днях, то есть в точном времени и месте. Он не любил контору, но приходилось там бывать хоть иногда, а она заходила в тот кабинет, сначала случайно, а потом неизвестно зачем, без повода и причины, по разным мелочам. Что-то говорила, кажется: "Как холодно у вас!", и ждала, что он ответит или хотя бы внимательнее на нее посмотрит. А он был показательно суров, он смотрел на нее, но почти ее не замечал, в тайне наслаждаясь и боясь, что еле заметный интерес к себе он просто-напросто выдумал.

И вот сейчас — опять колючие лучи и электрические волны.

— Вы мне нравитесь, Хейлика. Только поэтому я вам не ответил.