но имею гордый вид.
По щеке его поглажу
и, наверное, прощу.
Накопившуюся сажу
в белый пепел обращу.
Встретились -- и слава богу.
До свиданья, женишок!
Конь зовет меня в дорогу,
месяц выставил рожок.
Долго ехать мне придется
прямо, криво и в объезд.
Пока путь не оборвется,
пока волк коня не съест.
* * *
Думать поэту о смерти легко.
Вот почему так не любят поэтов
тоталитарные дяди и тети --
думы о смерти ведут далеко.
И отвлекают от целей конкретных.
Сонмы сомнений их крепко терзают.
А стихотворцев, по сути безвредных,
в разные тюрьмы, как раньше, бросают.
Или смеются над ними до срока,
не находя в глупом смехе порока.
Или их просто от скуки затравят.
Так, что могилы -- и той не оставят.
* * *
Кто такие эти русские?
Почему они -- "какие"?
Где их пращуры этрусские
погубили князя Кия?
Почему слова их бранные
все покорно повторяют?
Песни, грустные и странные,
почему меня пронзают?
Мир дается им недешево,
а кому-то -- без усилий.
Ни грядущего, ни прошлого
им не видно из России.
КОСУЛЯ В ЗООПАРКЕ
Я не там родилась
и не так назвалась.
За решеткою я не пасую.
От своих отреклась
и не с теми сошлась.
Просто я до поры не рискую.
Я не козочка вам,
не случайный каприз,
пусть торчат мои рожки резные.
Мои братья и сестры
в лесу родились.
Мы -- олени, олени лесные.
Мы умеем легко
облака догонять,
уходить от жестокой охоты,
в лоб друг друга бодать,
небеса обгонять,
слышать мира тревожные ноты.
Если жизнь коротка,
а я в клетке пока,
значит, вам улыбнулась удача.
Я ж свободы добьюсь,
до своих доберусь.
Вот и лес за пригорком маячит.
Я взлечу по лучу,
пусть вонзятся мне в бок
сто когтей и стегающих веток,
но дорогу к ручью
по слогам заучу,
если вырвусь из сеток и клеток.
Мои ноги быстры,
мои очи остры.
Кто сказал, посмотрите -- красуля?
Я на вас не сержусь,
я преград не боюсь.
Я -- косуля, косуля, косуля!
О РОДИНЕ
Не запомнит лица моего,
и улыбку мою не заметит.
Промолчу. Ну и что ей с того?
А спрошу -- на вопрос не ответит.
Застит очи отечества дым,
вновь выруливать по бездорожью.
А она убегает к другим
то рябинкой, то зреющей рожью.
И не смотрит мне прямо в глаза,
прикрывает лицо полушалком.
Обо мне не прольется слеза,
но, представьте, мне будет не жалко.
И не жалко потерянных дней,
и не жалко, что узы порвутся.
Жалко только, что нету родней
тех, что здесь без меня обойдутся.
* * *
Березы, березы, березы...
Ну, где ваша вечная сладость?
От вас только слезы и слезы,
больничная горькая гадость.
От вас у меня аллергия.
Пылить вам пыльцою довольно!
Пусть вас воспевают другие,
кому рядом с вами не больно.
Листва ваша свет заслоняет,
в глазах от стволов зарябило.
Кто вновь о березках мечтает,
того, видно, не зацепило.
Я тоже люблю вас, березы.
Вы русскому сердцу -- подмога.
Особенно если в морозы,
и если вокруг вас немного.
ГРОМ
Сначала голубем воркует,
потом ворчит, потом рокочет.
И жестяными облаками
гремит -- и нервы нам щекочет.
Потом как будто позабудет
про нас, про небо, про работу.
И сам себя до слез разлюбит,
не в силах взять другую ноту.
И в грозовом своем угаре
сорвется вниз земле на милость.
Он так сейчас окрест ударит,
как нам не грезилось, не снилось.
БАЛЛАДА О МЕЧЕ
Под печкой хранились ухваты,
две-три кочерги и совок,
которым сгребали когда-то
золу из печи на шесток.
И там же, за медной заслонкой,
где кошка любила прилечь,
обернутый старой попонкой,
тяжелый покоился меч.
Его откопали случайно,
когда городили забор.
И черная-черная тайна
к нему возвращала мой взор.
Татарин мечом забавлялся,
иль русский с ним дружбу водил?
Зачем он в земле оказался,
за что к нам под печь угодил?
А меч не чурался работы,
охотно семье помогал.
Им бабка снимала тенеты,
а дед мой лучинки строгал.
И мы, несмышленые дети,
мечтали мечом поиграть.
Послушнее нет нас на свете,
едва углядим рукоять...
Но кончилось все презабавно:
отдали тот меч за кольцо.
Кольцо потеряли. И славно!
Не драть же за это мальцов.
Скитается где-то по свету
старинный клинок и сейчас.
Прощенья за это нам нету.
Как нету и печки у нас.
ЗОЯ
Зоя подарила мне букварь
и читать до школы научила,
а когда меня пробрал январь,
то антибиотиком лечила.
Зоя -- это мамина сестра,
проще говоря, родная тетка.
На язык она была остра --
комсомолка, лыжница, красотка.
Умница, каких не видел свет,
плавала в Дунае и в Риони,
видела в Москве большой балет,
вальс играла на аккордеоне.
Все она умела, все могла,
свитера и шапочки вязала,
в тонких ее пальчиках игла
ткань любую с легкостью пронзала.
Вечером усталая придет,
а сугробы -- чуть ли не до крыши.
Зоя за лопату -- и вперед,
и поет о городе Париже.
Зою часто ставили в пример.
Мы с восторгом на нее смотрели.
Вот она, советский инженер,
русская Стефания Сандрелли!
Зоя, как была ты хороша
с челочкой своей густой и резкой,
в алой кофточке -- она тебе так шла! --
купленной на пристани венгерской...
Лет пятнадцать как ее уж нет.
Все, что было, сестрам раздарила:
книги, фотографии тех лет --
только тайну сердца не открыла...
Знаю, что не вылечить ничем
эту нестареющую рану.
Самые красивые, зачем
вы от нас уходите так рано?
* * *
Ждет меня испанский берег,
шляпа, темные очки,
спаниель по кличке Эрик,