Книга суда (СИ)

- Ты ж ничего толком и не сказал, куда уходишь, надолго ли, вернешься или нет. Я-то знал, что вернешься, но батько и слушать не захотел. Сказал, что раз нету тебя, то негоже бабе одной жить. И раз уж Ярви в деревне осталась, то пускай в дом и возвращается. Ну она-то, может, и не сильно хотела, но вернулась, потому как знает, что батьку перечить нельзя. А на второй день он ее Удольфу помогать отправил. У того жена болеет, а дочки с хозяйством и не справляются. Вот она и ходила, туда провожу, и назад тоже, но не могу ж я с нею целый день сидеть-то.

Корова, высунув морду в дыру помеж досок, шумно тянула воздух влажным носом, длинный розовый язык то и дело прочищал ноздри, то в одну залезет, то в другую.

- Ну сначала-то оно ничего было, видать, понял, что нехорошо сироту обижать. И Ярви возвращалась спокойная, а потом снова плакать начала. И синяки появились. А вчера и вовсе с лицом разбитым пришла. Упала, говорит, а где ж она упасть могла, когда никогда не падала? Я у дядьки выспросил, а он к батьку побежал. Дескать, стращаю и за ведьму заступаюсь, которая и меня совратить пытается, оттого и на добрых людей напраслину возводит. - Михель смущенно пожал плечами. - Ну а у батьки разговор короткий, ее выпорол, а мне со двора выходить запретил.

Корова вздохнула, точно сочувствовала хозяину, и поскребшись черно-белым боком о стену, отошла в другой конец загона. А Фоме вдруг подумалось, что Михель похож на эту корову, здоровый, сильный, а толку никакого. Отца он боится, дядька - родной человек… Ничего, Фоме не родной и бояться Фома никого не боится. И пистолет в кармане придает уверенности.

- Где живет?

- Кто? - Михель виновато улыбался.

- Дядька твой. Далеко?

- Да не, через три хаты к дороге ближе. А что ты делать собираешься?

- В гости сходить, - Фома почувствовал, что еще немного, и он всадит пулю между этих чистых незамутненных разумом глаз. Завидовал он. Было бы кому завидовать…

Квадраты окон на белой стене, покатая крыша, заботлива выстланная черепицей, и забор из уложенных волной досок. За забором хрупкая темнота весенней ночи, из которой скалится, рычит цепной пес. И хозяин, взбудораженный лаем, вышел-таки на крыльцо.

- Кого там принесло, на ночь глядя?

- Ты - Удольф? Который брат герра Тумме? - Фома вдруг понял, что не имеет представления о том, что говорить. Пистолет в кармане, но ведь просто войти и выстрелить нельзя.

- Ну я, - хозяин подошел к забору, был он высок, плечист, пожалуй, покрупнее Михеля будет. - А ты кто такой?

- Фома.

- Чужак, значит, - Удольф усмехнулся. - И зачем пришел?

- Поговорить.

- А не о чем мне с тобой разговаривать, - Удольф облокотился о забор и тот жалобно затрещал под весом могучего тела. - Иди, блаженный, пока я собаку не спустил.

Черная борода, сдобренная серебряными нитями седины, покатый лоб и широкий, бычий нос. Пожалуй, этого человека можно было бы испугаться, но вот Фома отчего-то страха не ощущал. Злость - да, желание убить - тоже, но вот страха не было.

- Иди, иди… а станешь языком трепать, то и на тебя управу найду. Чужаков тут не любят.

- А их нигде не любят, - Фома вытащил из кармана пистолет. - Вот только у чужаков преимущество есть. Знаешь какое? У них глаз незамыленный, а потому если видят подонка, то подонком и называют. Несмотря на все клятвы.

- Так значит… нашла благодарные уши… думаешь, раз ты с нелюдью на короткой ноге, то все можно? На моей стороне закон. - Удольф бухнул кулаком в грудь. - И люди тому свидетели. А потаскухе твоей в приличном доме не место! Пришла сюда и снова ко мне ластится, кошка блудливая! Да я завтра же к брату пойду, суда потребую… пусть как положено со шлюхой поступать, на цепь возле колодца, чтобы каждая честная баба в лицо плюнуть могла.

Фома совсем успокоился, даже если придется убить этого человека, совесть мучить не станет.

- До завтра ты не доживешь. Я тебя сегодня пристрелю.

- Да ну? - Удольф не поверил, усмехнулся, демонстрируя ровные белые зубы. - Вот так сразу и пристрелишь?

- Сначала попробую договориться, если не получится, то… - Фома повернулся и, не глядя, выстрелил туда, где раздавалось злое собачье ворчание, тут же сменившееся испуганным воем. Надо же, попал… он только напугать хотел и не думал, что попадет. Тут же стало жаль ни в чем неповинное животное.

- Вот как значит… - Удольф побледнел и на шаг отступил от забора. - Из-за какой-то потаскухи человека пристрелить готов?

- Во-первых, Ярви - не потаскуха, и ты это знаешь. Во-вторых, завтра же ты прилюдно раскаешься, расскажешь, как все было на самом деле. Ну а в-третьих, если ты хотя бы глянешь в ее сторону, то разговаривать я больше не стану. Пуля в лоб и все.

Визг сменился тонким поскуливанием, видать, собаку задело серьезно. Ну до чего нехорошо получилось, в следующий раз, если выпадет подобная ситуация, стрелять надо вверх.

- А сам что делать станешь? Думаешь, тут станут убийцу терпеть?