Книга судьбы

– Мама, приведи Ширин с собой. Я пока тоже посмотрю машину.

Мальчики выбежали втроем на улицу.

Матушка явно спланировала примирение брата и сестры, и Махмуд тоже явился подготовленный.

– Ты учишь меня не поступать дурно, сохранять верность семье, – говорил он матушке. – Но я жертвовал своими правами и я прощал, потому что пророк учил мусульман прощать. Но я не могу принести в жертву веру, то, что причитается Аллаху и Пророку.

Возмутительно – однако, зная Махмуда, я понимала, что и эти слова для него – нечто вроде извинения. Матушка подозвала меня к себе:

– Дочка, на минутку!

Я надела свитер: погода в начале марта была еще прохладной, хотя и приятной. Подхватив на руки Ширин, я нехотя вышла во двор. И именно в этот момент с улицы раздались крики, а младший сын Махмуда, Голам-Хоссейн, вбежал во дворе, вопя:

– Скорее, Сиамак подрался с Голамом-Али!

Следом вбежала дочь Махмуда, вся в слезах, и завизжала еще громче:

– Папа, скорее! Он убьет Голама-Али!

Али, Махмуд и Садег-ага кинулись за ворота. Я посадила Ширин на землю, сдернула висевшую на перилах чадру, накинула ее на голову и выбежала следом. Растолкав собравшуюся у ворот толпу соседских детей, я увидела, как Али, прижав Сиамака к стене, осыпает его ругательствами, а Махмуд со всей силы бьет моего сына по лицу. Я знала, как тяжела рука Махмуда, и каждый удар словно приходился по моей плоти.

Вне себя, обезумев, я крикнула:

– Отпусти его! – и бросилась к ним. Чадра упала на землю, когда я кинулась между Сиамаком и Махмудом и обоими кулаками попыталась ударить Махмуда в лицо – попала всего-навсего в плечи. Я бы его на куски разорвала. Снова он обижает моих детей. У них нет отца, который бы вступился за них, вот Махмуд и Али и позволяют себе обращаться с мальчиками, как вздумается.

Садег-ага оттащил моих братьев, но я продолжала, сжав кулаки, охранять Сиамака, точно бдительный часовой. Только теперь я увидела Голама-Али – он сидел на краю канавы и плакал. Его мать растирала ему спину, шипя проклятия. Бедняга не мог толком вдохнуть. Сиамак швырнул его наземь, и Голам-Али расшиб спину о цементный край канавы. Мне стало очень его жаль, и я, не подумав, спросила:

– Дорогой, ты как?

– Оставьте меня в покое! – яростно завопил Голам-Али. – И вы, и этот бесноватый!

Махмуд чуть ли не воткнулся лицом мне в лицо и со злобной гримасой прорычал:

– Попомни мое слово – этого тоже вздернут. Мальчишки – плоть и кровь неверного бунтовщика, и кончат они, как он. Посмотрим, как ты помашешь кулаками, когда его будут вешать.

Всхлипывая от ярости, я запихала детей в свою колымагу и всю дорогу домой плакала и проклинала – ругала себя за то, что поехала на церемонию, ругала сыновей за то, что лезут в драку, точно боевые петухи, проклинала мать, Махмуда и Али. Я вела автомобиль, почти не глядя на дорогу, только и поспевала отирать слезы тыльной стороной руки. Дома я пустилась сердито расхаживать по комнатам. Дети испуганно следили за мной.

Слегка успокоившись, я обернулась к Сиамаку и спросила:

– И тебе не стыдно? Долго ты еще будешь бросаться на людей, как бешеный пес? В прошлом месяце тебе исполнилось шестнадцать. Начнешь ты наконец вести себя по-человечески? А если бы с ним случилась беда? Если б он голову разбил об этот приступок? Что бы мы тогда делали? Тебя бы повесили или на всю жизнь засадили в тюрьму!

И я разрыдалась.

– Прости, мама, – сказал Сиамак. – Правда, прости. Как перед Аллахом – я не хотел затевать драку. Но ты себе не представляешь, что они говорили. Сперва похвалялись своей машиной и смеялись над нашей, потом сказали, что мы заслужили быть еще более бедными и несчастными, чем сейчас, потому что мы не мусульмане и не верим в Бога. Я ничего не отвечал. Я их даже не слушал. Подтверди, Масуд!.. Но они не унимались, они стали говорить гадости про отца. Изображали, как его вешали. Голам-Хоссейн высунул язык и вывернул голову, и все смеялись. А потом он сказал, что папу даже не похоронили на мусульманском кладбище, а бросили его тело собакам, словно падаль… И я не знаю, что было дальше, я уже не владел собой, я ударил его. Голам-Али попытался меня остановить, я толкнул его, и он шлепнулся и ударился спиной… Мама, неужели ты хочешь, чтобы они говорили, что вздумается, а я стоял как трус и ничего не делал? Если б я его не ударил, гнев задушил бы меня в эту же ночь. Ты себе не представляешь, как они издевались над нашим отцом!

Он заплакал. Я молча глядела на него. Больше всего мне хотелось самой хорошенько стукнуть Голама-Хоссейна. При этой мысли я рассмеялась.

– Между нами говоря, ты ему здорово врезал! – сказала я. – Бедняга даже вдохнуть не мог. Боюсь, у него ребро сломано.

Мальчики увидели, что я все поняла и больше не виню их в случившемся. Сиамак вытер слезы и захихикал:

– А ты-то как бросилась между нами!

– Они тебя били!

– Плевать! Пусть он мне сто пощечин дал – лишь бы еще разок стукнуть Голама-Хоссейна.

Мы все засмеялись. Масуд выскочил на середину комнаты и стал изображать меня.