Книга судьбы

Шахрзад не стала спорить. Масуд стоял и внимательно следил, как я укладываю ей волосы. Он любил все красивое, с удовольствием смотрел, как женщины наводят на себя лоск. Он всегда замечал, если я наносила на губы хотя бы самый бледный оттенок помады, и делал мне на свой лад комплименты, но особенно любил, когда я пользовалась красной, яркой помадой. Теперь же, дождавшись, чтобы я расчесала Шахрзад волосы, он схватил красную помаду и попросил:

– Тетя Шери, покрась себе!

Шахрзад вопросительно глянула на меня.

– Накрась губы! – сказала и я. – Ничего страшного.

– Нет, я стесняюсь.

– Кого ты стесняешься? Меня или Масуда? И что дурного в капельке помады?

– Ничего, но для меня это как-то неуместно. Слишком легкомысленно.

– Глупости какие! Неужели ты никогда косметикой не пользовалась?

– Пользовалась в молодости. И мне это нравилось, но с тех пор уже столько лет прошло…

Снова вмешался Масуд:

– Тетушка, покрась себе, покрась! Если не умеешь, давай тебе сделаю. – Он открыл помаду и помазал губы Шахрзад, потом отступил на шаг и залюбовался, глаза его были полны восхищения и радости. Захлопав в ладоши, он со смехом сказал: – Какая она красивая! Ты только посмотри, какая красивая! – И он бросился к ней в объятия и громко чмокнул Шахрзад в щеку.

Мы рассмеялись, но вдруг Шахрзад затихла, спустила Масуда на пол и с присущей ей честностью призналась:

– Я тебе завидую. Ты счастливая женщина.

– Завидуешь мне? – изумилась я. – Мне?

– Да! Кажется, это впервые.

– Да ты шутишь! Это я должна была бы завидовать. Мне всегда хотелось стать такой, как ты. Ты поразительная: образованная, храбрая, умеешь принимать решения… Хамид, конечно, мечтал бы о такой жене. А теперь ты вдруг говоришь… О нет! Должно быть, ты шутишь. Это мне следовало бы завидовать, но я не считаю себя вправе даже завидовать тебе – это все равно как простолюдинка позавидовала бы королеве Англии.

– Чушь! Я никто. Ты лучше, ты гораздо более цельная, чем я. Хозяйка дома, любящая и верная жена, добрая и разумная мать, ты любишь читать, учиться, готова на жертвы ради своей семьи.

Какой печальной она казалась! Глубоко вздохнув, Шахрзад поднялась с кресла, в котором я ее причесывала. Конечно же, она тоскует по Мехди, догадалась я.

– Как Мехди? – отважилась я спросить. – Давно ли ты с ним виделась?

– Почти два месяца прошло. За две недели до того, как я попала к вам. Нам пришлось выбрать разные пути отступления.

– Но ты о нем слышала?

– Да, бедный Хамид то и дело носит вести от него ко мне.

– Почему бы ему не прийти к нам как-нибудь поздно ночью? Вы бы повидались.

– Это слишком опасно. Если он придет сюда, этот дом уже не будет безопасным. Нужно соблюдать осторожность.

Позабыв о деликатности, я выпалила:

– Хамид говорил, что ваш брак устроила партия, но я ему не верю.

– Почему же?

– Вы любите друг друга как муж и жена, а не как товарищи.

– Откуда ты знаешь?

– Я ведь женщина. Я вижу любовь, я ее ощущаю. И ты не такая женщина, чтобы делить постель с нелюбимым.

– Да, – кивнула она. – Я всегда его любила.

– Но познакомились вы в организации?.. О, прости. Лезу не в свое дело. Считай, что я ничего не спрашивала.

– Нет, все нормально. Я не против. У меня столько лет не было подруги, с которой я могла бы поболтать. Близкие люди, конечно, есть, но это я должна их выслушивать. Видимо, каждому человеку нужно выговориться. Ты единственная за все эти годы, с кем я могу поговорить о самой себе.

– И у меня была только одна подруга – и я давно ее лишилась.

– Значит, мы нуждаемся друг в друге, хотя я в тебе – сильнее, чем ты во мне. У тебя по крайней мере есть семья, а у меня и этого нет. Ты себе не представляешь, как мне этого недостает – сплетен, семейных новостей, самой простой болтовни, насущных дел. Сколько можно обсуждать политику и философию? Порой я задумываюсь, что сейчас делается у родных, и вдруг понимаю, что имена их детей я отчасти уже позабыла. И они забыли обо мне. Я больше не принадлежу ни к чьей семье.

– Но вы же все говорите, что составляете часть народа, всемирной семьи пролетариата?

Она рассмеялась:

– Вот как! Ты многому научилась! И все же я скучаю по своим кровным родственникам. Но ты меня о чем-то хотела спросить?

– Я спрашивала, где вы с Мехди познакомились.

– В университете. Он был на два курса старше. Уже тогда – лидер, умел вести за собой, острый, аналитический ум. Когда я узнала, что листовки, появившиеся в университете, и лозунги на стенах общежития – его рук дело, он сделался для меня героем.

– В ту пору ты уже интересовалась политикой?

– Конечно. Как же студенту, претендующему на звание интеллектуала, не интересоваться политикой? Принадлежать к левым, состоять в оппозиции – это для студентов было, можно сказать, общеобязательно. По-настоящему убежденных, таких, как Мехди, было немного. Я тогда еще мало успела прочесть, мало знала, сама толком не понимала, во что верю. Мехди сформировал мои мысли и убеждения. Хотя сам он из религиозной семьи, он успел прочесть труды Маркса, Энгельса и других и прекрасно умел их анализировать.

– И он склонил тебя вступить в организацию?