Книга судьбы

– В ту пору еще и организации никакой не было. Мы с ним ее и создали – намного позднее. Возможно, без Мехди я бы выбрала иной путь. Но все равно, я так или иначе занималась бы политикой.

– А как вы в итоге поженились?

– Начала формироваться группа. У меня традиционная семь я, как большинство иранских девушек, я не могла ходить куда вздумается и тем более засиживаться по ночам. Кто-то из парней выдвинул предложение: мне следует выйти замуж за кого-нибудь из членов группы, чтобы я могла все время посвящать работе. Мехди согласился и явился к нам домой настоящим женихом, в сопровождении родных….

– Ты была счастлива в браке?

– Как тебе ответить? Я хотела стать его женой и все же не хотела выходить замуж лишь ради интересов организации, не хотела, чтобы ко мне сватались таким образом… Я была молода, романтична, находилась под влиянием буржуазной литературы.

Холодной и пасмурной февральской ночью, около часа, вопреки всем опасностям, которые они столько обсуждали, Мехди прокрался в наш дом. Я только заснула, и вдруг меня разбудил звук открывшейся двери. Хамид преспокойно читал свою книгу.

– Хамид! Ты слышал? Это наружная дверь. Кто-то вошел!

– Спи, нас это не касается.

– То есть как? Ты кого-то ждешь?

– Да. Это Мехди. Я дал ему ключ.

– Ты же говорил, это очень опасно.

– Они давно уже сбились со следа. Мы приняли меры предосторожности. Ему нужно поговорить с Шахрзад: надо прояснить кое-какие проблемы, принять решения. Я не могу все время курсировать между ними, пришлось организовать встречу.

Я чуть не рассмеялась. Вот так парочка! Муж и жена ищут предлог – не смея признаться, что любят и скучают, – чтобы все же повидаться друг с другом.

Мехди должен был уйти рано утром, но не ушел. Хамид сказал, что они пока еще не договорились. Я посмеялась и занялась собственными делами. Во второй половине дня, когда Хамид вернулся с работы, они все трое принялись что-то обсуждать и много часов спорили за закрытой дверью. Когда Шахрзад выходила, я замечала, что щеки у нее разгорелись, она стала живее и подвижнее, чем прежде, но прятала глаза, словно смущенная школьница, оберегая свой секрет, притворялась, будто ничего и не происходит.

Мехди провел у нас три ночи, а на четвертую покинул дом так же тихо, как вошел. Не знаю, увиделись ли они с тех пор еще хоть раз, но твердо верю, что эти дни стали лучшими в их жизни. Масуд был допущен в их уединение, он слезал с коленей Шахрзад только затем, чтобы обнять Мехди, смешил их обоих своим лепетом, своими играми и всякими штучками. Сквозь матовое стекло я даже различала, как Мехди скачет на четвереньках, а Масуд – у него на спине. До чего необычно! Подумать только, чтобы мужчина, такой серьезный, что от него и улыбки не дождешься, подружился с маленьким ребенком. Там, за дверью гостиной, Мехди и Шахрзад позволили себе стать самими собой, настоящими.

Когда же Мехди ушел, Шахрзад несколько дней печалилась, сделалась раздражительной, пыталась развлечься чтением. Наши книги она к тому времени все перебрала, так и засыпала с томом Форуг под подушкой.

Под конец февраля она попросила меня купить ей несколько блуз, брюки и большую сумку на прочном ремне. Я приносила одну сумку за другой, но все ей казались чересчур маленькими. Наконец меня осенило:

– Так тебе сумка для вещей нужна, а не обычная!

– Ну да! Только не слишком большая, чтобы не привлекать внимания. И не слишком тяжелая. Лишь бы уместилось все мое добро.

“И твой пистолет?” – мысленно спросила я. С первого дня я знала, что у нее имеется при себе пистолет, и трепетала, как бы дети его не обнаружили.

Шахрзад собиралась уходить. Она задерживалась в ожидании приказа или какого-то известия. В середине марта, перед Новым годом, она дождалась. Старую одежду и старую сумку она оставила и велела мне избавиться от них. Новую одежду и кое-какие личные вещи сложила в новую сумку, на самое дно, рядом с пистолетом, спрятала подаренные Масудом рисунки. В каком она была настроении? Она устала таиться, устала жить взаперти, без движения, ей хотелось на свежий воздух, на улицу, к людям. И все же, когда наступило время уходить, она опечалилась, затосковала. Все обнимала Масуда и приговаривала: “Как же я без него?” Она крепко прижимала его к себе и утыкалась заплаканным лицом в его волосы.

Масуд почувствовал, что Шахрзад скоро уйдет. Каждый вечер перед сном и каждое утро, уходя в детский сад, он брал с нее слово, что она не уйдет без него. По поводу и без повода он приставал к ней с вопросами: “Ты хочешь от нас уйти? Почему? Разве я плохо себя вел? Честное слово, я больше не залезу утром к тебе в кровать, не стану тебя будить… Если уходишь, возьми меня с собой, а то заблудишься: ты здешних улиц не знаешь”. От таких разговоров она еще больше грустила, и мое сердце тоже изболелось за нее.

В последний вечер Шахрзад прилегла рядом с Масудом и стала рассказывать ему какие-то истории, но ей помешали слезы. Масуд – он, как все маленькие дети многое видел очами сердца – обеими руками обхватил ее лицо и сказал:

– Я знаю: утром, когда я проснусь, тебя уже тут не будет.