Книга судьбы

– Вспомни, Сиамак: мы уже четыре года живем одни, без вашего отца, и нам никогда не требовалась чья-то помощь – уж никак не помощь дяди Махмуда. Я делала все, чтобы вы росли достойно, не нуждаясь в чужой жалости, в благодеяниях, чтобы никто не назвал вас бедными сиротками. Пока что мы прекрасно управлялись сами. Трудности у нас были, но мы хранили свою гордость и честь – гордость и честь вашего отца. А теперь этот негодяй Махмуд для собственной выгоды выставляет тебя напоказ, управляет тобой, словно марионеткой. Он хочет, чтобы все тебя жалели и приговаривали: “Ах, какой у мальчиков великодушный дядя!” Ты хоть задумывался, почему в последние семь или восемь месяцев Махмуд вдруг вспомнил про нас – хотя все эти годы он ни разу не поинтересовался, как мы выкручиваемся? Послушай, сынок, тебе следовало бы быть умнее, не позволять никому манипулировать тобой, твоими чувствами. Если твой отец узнает, что Махмуд воспользовался тобой и его именем, он будет очень расстроен. Он ни в чем никогда не был согласен с Махмудом и никогда не пожелал бы сделаться орудием в его руках и в руках ему подобных.

В ту пору я еще не знала, каковы истинные мотивы Махмуда, но я запретила мальчикам куда бы то ни было с ним ходить и перестала отвечать на его звонки.

Середина октября. Школы и университеты то и дело закрывали. Мне оставался всего семестр для завершения казавшейся бесконечной учебы, но в университете происходили забастовки и демонстрации, а занятий не было.

Я ходила на политические собрания, прислушивалась к каждому слову, взвешивала все сказанное, пытаясь понять, есть ли шанс, что Хамида освободят. Порой меня окрыляла надежда, все казалось прекрасно и светло, а порой сердце падало, и сама я точно проваливалась в колодец. Всюду, где раздавались голоса в защиту политических заключенных, я была в первых рядах, и по обе стороны от меня махали своими кулаками, точно маленькими флагами, сыновья. Вся моя боль, гнев, унижения этих лет сливались в один вопль: “Освободите политических узников!” Слезы порой текли из глаз, но на сердце становилось легче. Я была не одна, вокруг – толпы, какой восторг! Я каждого хотела обнять и расцеловать. В первый раз – он же последний – я переживала такие чувства к согражданам. Все они словно стали моими детьми, моими отцами и матерями, братьями и сестрами.

Прокатился слух, что политических заключенных скоро освободят. Говорили, кого-то отпустят уже 26 октября, в день рождения шаха. Надежда вновь пустила корни в моем сердце, но я старалась не верить: не было сил перенести еще одно разочарование. Отец Хамида удвоил усилия, добиваясь освобождения Хамида. Он собирал подписи, посылал ходатайства властям. Мы трудились согласованно и делились друг с другом успехами и неудачами. Я с радостью, преданно исполняла любое его поручение.

Благодаря нашим связям мы узнали, что предполагается отпустить тысячу политических узников. Только бы добиться, чтобы имя Хамида включили в этот список.

– Не обернется ли это очередным политическим жестом, чтобы задобрить массы? – нерешительно спрашивала я отца Хамида.

– Нет! – сказал он. – Ситуация слишком неустойчивая, правительство не может позволить себе никаких игр. Им придется выпустить какое-то количество известных узников, чтобы люди увидели их своими глазами – и тогда, может быть, волнения поулягутся. Иначе ситуация выйдет из-под контроля. Надо надеяться, девонька! Надо надеяться!

Но я не смела надеяться. Если Хамида не окажется среди помилованных – как это пережить? В особенности я беспокоилась за детей. Столько упований, радостных предвестий – выдержат ли они новый удар, очередное разочарование? Я старалась, как могла, скрывать от них наши хлопоты, но слухи заполняли улицы, заливали потопом. Сиамак являлся домой, раскрасневшись от возбуждения, приносил очередные известия, а я холодно осаживала его:

– Нет, сынок, это лишь пропаганда, чтобы утихомирить народ. Прямо сейчас ничего такого не произойдет. Если будет на то воля Аллаха, когда революция свершится, мы сами откроем двери тюрьмы, и твой отец вернется домой.

Отец Хамида был в этом со мной согласен и придерживался той же тактики в разговорах с женой.

С приближением 26 октября и я поддалась нетерпеливой надежде. Не выдержала и начала покупать Хамиду новую одежду. Не в силах более подавить свои фантазии и мечты, я строила планы на после его возвращения. Но за несколько дней до 26-го отец Хамида, неустанно ходивший на какие-то встречи, пришел к нам усталый, опустошенный. Он выждал, пока мальчики не занялись своими делами, и признался мне:

– Список уже почти составлен, но имени Хамида в нем, кажется, нет, Меня заверяют, что, если продлится нынешнее положение, его в итоге все же отпустят. Но не в этот раз: в список попали в основном религиозники.

Протолкнув ком в горле, я ответила:

– Так и я думала. Не с моим счастьем: будь я удачливее, не так бы сложилась и вся моя жизнь.