Книга судьбы

Благодаря своим связям Махмуд всегда был в курсе событий. Он приносил листовки и кассеты с записями, Али размножал их, а я раздавала на работе и в университете. Сиамак с друзьями бегал по улицам, выкрикивая революционные лозунги; Масуд рисовал демонстрации и на каждой картине надписывал: “Свобода!” С лета мы непрерывно участвовали во встречах, семинарах, различных формах протеста против режима шаха. И я ни разу не задумалась, какая именно группировка или партия организует эти мероприятия. Какая разница? Мы все заодно, все хотим одного и того же.

С каждый днем все ближе освобождение Хамида. Полная семья, отец моих сыновей дома – это уже не казалось недостижимой мечтой. Какое счастье, что он уцелел. Прежде при виде его измученного лица я задумывалась порой, не легче ли ему было бы погибнуть с друзьями, чем годами терпеть эти муки, но теперь я была уверена, что эти страдания не были тщетными и он вот-вот пожнет награду за свою борьбу и мучения. Сбылась мечта Хамида и его друзей: народ восстал, на улицах раздавались крики: “Не желаем жить под гнетом тирании”. А когда-то все их разговоры о будущем казались идеалистичными, далекими от реальности, несбыточными.

Революция овладевала страной, и я все меньше могла контролировать своих детей. Они сблизились с дядей: Махмуд, с неожиданной для меня преданностью новому делу, забирал их и уводил на митинги. Сиамак чувствовал себя как рыба в воде и охотно всюду следовал за Махмудом, но Масуду это вскоре наскучило, и он под различными предлогами оставался дома. Я спросила его о причине, и он ответил попросту: “Мне это не нравится”. Я добивалась более внятного ответа, и тогда он сказал: “Меня это смущает”. Что именно смущает, я так и не разобралась, но не хотела настаивать. А Сиамак преисполнялся все большего энтузиазма. Теперь он все время был весел, дома не скандалил, весь свой гнев и разочарования выплескивал, выкрикивая на улицах революционные лозунги. В то же время Сиамак начал ревностно исполнять религиозные обязанности. Раньше он с трудом просыпался по утрам, но теперь ни в коем случае не позволял себе пропустить первую молитву. Я уж не знала, радоваться этим переменам или тревожиться. Кое-какие появившиеся у него привычки – выключать радио, когда передавали музыку, отказываться от телевизора – переносили меня в давнее прошлое, напоминая мелочный фанатизм Махмуда.

Примерно в середине сентября Махмуд предупредил, что готовит пышную поминальную службу в честь нашего отца. Хотя мы уже пропустили месяц со дня первой годовщины, против планов Махмуда никто не возражал: прекрасная мысль – почтить память дорогого нам всем человека, раздать милостыню на помин его чистой души.

Поскольку уже было введено военное положение и строго соблюдался комендантский час, мы сочли наилучшим провести эту церемонию в пятницу в полдень и занялись делом, готовили угощение и все прочее. Список гостей все пополнялся, а я мысленно хвалила Махмуда, у которого достало решимости собрать людей в такие тревожные времена.

В пятницу мы с утра трудились в доме Махмуда. Этерам-Садат – она сильно растолстела – металась, задыхаясь, взад и вперед. Я чистила картошку. Наконец жена Махмуда рухнула возле меня.

– Столько хлопот! – сказала я ей. – Спасибо! Мы все очень тебе благодарны.

– О, не благодари, – ответила она. – Давно пора было устроить молитвенную встречу в память отца, упокой Аллах его душу. К тому же в нынешних обстоятельствах это отличный повод собрать людей.

– Кстати, дорогая Этерам, как у вас с братом обстоят дела? Постучу по дереву: вы вроде бы больше не ссоритесь?

– Что ты! Все в прошлом. Теперь я Махмуда почти и не вижу, когда уж ссориться. Домой он приходит усталый и озабоченный, ко мне и детям даже не приближается и ни на что не ворчит.

– Но по-прежнему все такой же одержимый? – допытывалась я. – Как ни совершит омовение – все “неправильно, недостаточно хорошо, нужно еще раз”?

– Да не подслушает нас дьявол – стало намного лучше. Он так занят, некогда ему руки-ноги по сто раз перемывать. Знаешь, благодаря революции он словно бы стал другим человеком. Как будто все его болячки разом прошли. Он говорит: “По словам аятоллы, я борюсь в первых рядах революции, а это все равно что джихад во имя Бога, и я удостоюсь величайшего благословения”. Да, теперь он если чем и одержим, то революцией.

После обеда начались речи. Нам из задней комнаты было не очень хорошо слышно: поскольку не хотели, чтобы голоса доносились до улицы, рупором не пользовались. Гостиная и столовая были набиты битком, кое-кто стоял во внутреннем дворе, приникнув к окнам. После нескольких выступлений за революцию, против тиранического правления, с призывами свергнуть режим взял слово дядя Этерам-Садат. Он был известным муллой, за свои речи отбыл несколько месяцев в тюрьме – герой. Сначала он кратко упомянул добродетели отца, а затем сказал: