Естественно, Орен колебался. Но когда я сказал ему, что мне трудно дышать… это связано с побегом Нико… от одного вида его лица на экране телевизора… сильные боли в груди…
Забудьте о президентстве — в этой игре козырными картами являются жалость и чувство вины. Один телефонный звонок, и недавним донорам и новым лучшим друзьям Виктору и Камми Сайтам была оказана честь (вот так, не меньше — именно честь) предложить президенту и его сотрудникам свой личный вертолет. Никто не задает никаких вопросов, не нужно регистрировать полетного плана, и выследить нас практически невозможно.
— Добро пожаловать на «Пекод», — говорит Томмазо, когда мы взбираемся на верхнюю ступеньку лесенки и ступаем на борт яхты. Пройдя несколько шагов по поворотной взлетной палубе, он щелкает замком и открывает дверцу черно-кремового, в тон яхте, вертолета. — Готовы покататься на белом ките?
— Вышка, Палм-Бич, это вертолет два-семь-девять-пять-Джульетта, прошу взлет, — говорит Томмазо в микрофон.
— Семь-девять-пять, — сквозь треск помех доносится до нас спокойный голос. — Взлетайте под свою ответственность.
Лизбет смотрит на меня. Прозвучавшие из интеркома слова явно не вселили в нее чувства уверенности и безопасности, и она стучит костяшками пальцев в плексигласовое стекло, отделяющее салон — с четырьмя клубными кожаными креслами — от двухместной пилотской кабины.
—
— Все в порядке, мисс. Таковы правила, — поясняет он и нажимает кнопку запуска первого двигателя.
Сзади над нашими головами откашливается выхлопная труба, с хрипом пробуждаясь ото сна. Я подпрыгиваю от неожиданности при первых же звуках, которые разносятся громче ружейного выстрела.
Через несколько секунд Томмазо нажимает вторую кнопку, запуская двигатель номер два. Отплевываясь, хрипло кашляет еще одна выхлопная труба. Я снова вздрагиваю и оглядываюсь через плечо, хотя и знаю, что там никого нет. Глаза непроизвольно закрываются, мне хочется зажмуриться посильнее.
— Сделайте глубокий вдох, — говорит Лизбет, подавшись вперед и положив руку мне на запястье.
Вертолет начинает трясти мелкая дрожь, когда лопасти раскручиваются у нас над головой.
— Просто представьте себе, что это личный вертолет президента, — говорит Лизбет, имея в виду геликоптер ВМФ, на котором я летал в Белом доме.
Я отворачиваюсь к большому окну справа и делаю глубокий вдох. Не помогает. В животе возникает приливная волна тошноты.
— Уэс, клянусь, там никого нет. Нам везет.
Она думает, что я смотрю на пышную лужайку и фруктовый сад, которые ведут к особняку Сантов в средиземноморском стиле. Или что я всматриваюсь в деревья, кусты и статую Возрождения, пытаясь понять, не следят ли за нами. Но когда вертолет опускает нос и отрывается от посадочной площадки, в стекле мне видно лишь собственное отражение.
— А вы еще хотели провести взаперти весь день. — Лизбет пытается приободрить меня, пока мы карабкаемся в голубое небо, а яхта Сантов уменьшается под нами. — До свидания, богачи, которые заставляют меня ощущать себя ущербной и толстой, — мы отправляемся на поиски опасностей!
Я молчу и по-прежнему прижимаюсь лбом к стеклу. От песчаного мыса, оконечности Палм-Бич, где воды озера Уорт сливаются с Атлантическим океаном, до самого горизонта простирается сверкающая сине-зеленая гладь воды, и ее изменчивый цвет завораживает взгляд. Но я не могу заставить себя наслаждаться окружающей красотой.
— Перестаньте, Уэс, вы заслужили улыбку, — поспешно добавляет Лизбет, и в голосе ее чувствуется волнение. — У нас появилась ниточка к Римлянину, мы почти разгадали кроссворд, Рого и Дрейдель отправились в библиотеку, чтобы получить последние данные по Бойлу… А мы благодаря вашему гениальному прозрению летим на птичке стоимостью три миллиона долларов к единственному человеку, который откроет нам, что же действительно произошло в тот день. Я не говорю, что уже пора разбрасывать конфетти и устраивать парад победы, но вы определенно не можете сидеть вот так и молча хмуриться.
Не отрываясь от стекла, я закрываю глаза и еще раз прокручиваю в голове видеопленку. Она никогда не поймет.
— Послушайте, я понимаю, вам нелегко было смотреть ту кассету…
Я прижимаюсь к стеклу еще сильнее.
— …и видеть себя без шрамов…