Книга судьбы

В отличие от большинства людей, она не уклоняется от этой темы. Я чувствую, как она смотрит (не таращится с испугом и отвращением, а именно смотрит) на меня. Вертолет закладывает вираж и ложится на курс, направляясь на юг вдоль золотистого побережья, а потом совершает правый разворот и летит в глубь материка, на юго-запад, над зелеными волнами огромного поля для гольфа. На высоте пятисот футов я чувствую себя как в самолете, идущем на посадку. Внизу на траве, подобно белым муравьям, разбросаны кары, на которых перемещаются игроки в гольф, а многочисленные песколовки усеивают ландшафт, как круглые бежевые бассейны для детишек. Не проходит и нескольких минут, как особняки на побережье и потрясающие яхты Палм-Бич сменяются мшистыми комариными болотами Эверглейдс. Пейзаж меняется быстро и разительно.

— Я всего лишь хочу сказать, — продолжает Лизбет, — несмотря на все, через что вам пришлось пройти… Вы все равно остались таким же, как раньше, остались самим собой. Это все тот же вы.

Глядя в окно, я вижу, как заросли меч-травы мельчают и постепенно исчезают в коричневых водах Эверглейдс.

— Лицо тут ни при чем… — вырывается у меня.

Стараясь не смотреть на свое отражение и немного отодвинувшись, я использую стекло как зеркало, пытаясь заглянуть себе за спину. Лизбет, не шевелясь, сидит сзади, внимательно наблюдая за мной и без малейшего смущения всматриваясь в мое лицо.

— Вы видели пленку, — добавляю я. — То, как я вышел из лимузина… махал толпе рукой… браво расправил плечи…

— Сейчас вы выглядите лучше. А тогда очень походили на Дрейделя.

— Видите, в этом все и дело. Когда я смотрю эту кассету… когда я вижу себя прежнего… мне отчаянно не хватает не только моего лица. Мне не хватает… нет, я скорблю…о своей прежней жизни. Вот что у меня отняли, Лизбет. Вы сами видели это: двадцатитрехлетний парнишка вышагивает так, как это свойственно только молодым и самоуверенным двадцатитрехлетним пацанам… В те времена я туманно представлял свое будущее после Белого дома — в мечтах я уносился столь далеко и высоко, что даже не мог выбрать для себя подходящую систему координат. Весь этот чертов мир лежал у моих ног, и я чувствовал, что в нем возможно все. Это было очень заманчивое ощущение, вы не находите? И я бежал, бежал и бежал в этой гонке, пока в один проклятый день какой-то дурацкий рикошет… — Подбородок у меня начинает дрожать, но за столько лет я научился стискивать зубы, чтобы это было не так заметно. — Я вдруг обнаружил, что мне больше некуда бежать… что я застрял здесь, на полпути. — Ага, подбородок больше не дрожит. Слабое утешение. — Вот так я и живу. На полпути в никуда.

В отражении я вижу, как Лизбет заправляет за ухо выбившуюся рыжую прядку.

— Вы прошли намного больше, чем полпути, Уэс.

— Вы говорите так, потому что я приношу президенту его диетическую кока-колу и знаю, кого из своих друзей он ненавидит? Рого твердит мне это уже много лет, но у меня не хватало смелости выслушать его. Предполагалось, что Белый дом станет стартовой площадкой. Вместо этого он превратился для меня в последний пункт назначения. Вы представляете, кем надо быть, чтобы позволить так поступить с собой?

— Наверное, тем же, кто удовлетворился должностью ведущей колонки местных светских сплетен. Хотя я мечтала поразить мир рискованными, потрясающими журналистскими расследованиями.

Впервые с момента, как мы оторвались от посадочной площадки, я отворачиваюсь от окна и смотрю на Лизбет.

— Это совсем другое дело, — не слишком уверенно заявляю я.

— Вовсе нет, — вспыхивает она. — Вы видели мою клетушку… со всеми этими письмами на стенах…

— Это ведь письма к вашему отцу.

— Нет, не к нему, а о нем. Эти письма… они как доказательство, Уэс. Доказательство того, что на этой работе вы можете изменить чью-то жизнь к лучшему. Доказательство того, что журналистика обладает силой и властью. А что я сделала с этой силой и властью? Я впустую трачу дни, пытаясь наскрести двадцать дюймов сплетен о местных разводах, закулисных клубных интригах и завсегдатаях заведения Мортона, сидящих за паршивыми игорными столами и грызущих ногти от нетерпения. Когда я соглашалась на эту работу, то обещала себе, что это всего лишь на год или два, пока я не начну зарабатывать достаточно, чтобы самостоятельно покупать корм для своих кошек. Это было семь лет назад, Уэс, — с горечью заканчивает она. — И знаете, что самое плохое?

— Что вы отказались от своей мечты?

Она отрицательно качает головой.

— Нет. То, что я могу уйти в любое время.

Я смотрю на нее, и она смущенно трет веснушки на щеке.

— Это совсем другое дело, — упрямо говорю я, снова отвернувшись к окну. — Я стремлюсь пройти по улице так, чтобы на меня не обращали внимания. Вы же, по крайней мере, остались той, какой были всегда.

Она ерзает в кресле, и кожаная обивка протестующе скрипит.

— Мой отец говорил, что Господь везде делает щелочки. Именно так на землю проникает свет.

— Знаете, ваш отец позаимствовал это выражение из старой песни Леонарда Коэна.

— От этого оно не становится менее справедливым.