«Книга Великой Ясы», или Скрижали Чингисхана

Современный исследователь Т. С. Георгиева, словно отвечая на вопрос коллеги-историка, пишет: «Отважный воин Александр Невский (в то время Новгородский князь. — А. М.) проявил такое отношение к монголотатарскому нашествию, которое до сих пор вызывает у одних полное непонимание, а у других — недоумение. В самом деле, когда в 1238 г. татарское (монгольское. — А. М.) войско вторглось в пределы Суздальской земли, он не послал подкреплений ни своему отчему городу Переяславль-Залесскому, ни столице Владимиру. Не пытался он соединиться и с войском дяди — великого князя Юрия Всеволодовича, стоявшего на реке Сить. Даже Торжок, исконно новгородская вотчина, не получает помощи от молодого князя и захватывается ордынцами. Неудивительно, видя такую покорность, Батый оставляет у себя в тылу неразоренный Новгород и поворачивает войско громить города Южной Руси»[994].

Как мне представляется, дело было не столько в Александре, сколько в его отце, Ярославе Всеволодовиче, который по странному стечению обстоятельств сразу же после взятия Владимира войском Батыя «занял стол во Владимире». Кроме того, как свидетельствует «Тверская летопись», «в тот же год великий князь Ярослав отдал Суздаль брату своему Святославу. В тот же год отдал Ярослав Ивану Стародуб. В тот же год было мирно».

Памятуя о том, что в дальнейшем судьбы Ярослава и его сына Александра были неразрывно связаны с ханом Батыем, можно утверждать, что уже тогда они признали его верховную власть и обязались выплачивать дань, поэтому Бат-хан поворотил свое войско и вернулся в Кипчакскую степь, а великий князь Ярослав «утвердился на своем честном княжении…»

Дальновидность Бат-хана, который предпочел богатой добыче Новгорода верноподданничество Ярослава Всеволодовича, занявшего стол во Владимире, и его сына Александра — будущего великого князя, пришлась не по душе некоторым высокородным соратникам Бат-хана, в том числе Гуюгу — сыну Великого монгольского хана Угэдэя.

Гуюк и до этого случая вступал в споры с Бат-ханом, но на этот раз, посчитав себя обманутым и обделенным, затаил обиду. «Волю чувствам» Гуюг дал, захмелев на пиру, устроенном по поводу возвращения из похода по северной Руси в Кипчакские степи.

Гуюг, который был старше Бат-хана, но не удостоился от отца Угэдэй-хана чести командовать в этом походе, видно, ударился в амбицию. Посчитав, что Бат-хан нарушил обычай почитания старших по возрасту, «первым испив застольную чашу», Гуюг перешел на личные оскорбления и угрозы: «Поколотить бы, что ли, хорошенько „старух“, кои на пояс понавешали колчаны!»

На самом деле он поставил под сомнение право Бат-хана верховодить в этом походе. Бат-хан попытался урезонить зарвавшегося подчиненного: «Коли пришли мы чужеземных ворогов повоевать, не должно ль нам крепить согласье меж собою полюбовно?!»

Но, как продолжал автор «Сокровенного сказания монголов», «не вняли разуму Гуюг и Бури и пир честной покинули, бранясь»[995].

Извещенный Бат-ханом о создавшейся ситуации, Великий хан Угэдэй, следуя «наказу Чингисхана: „дела походные решать в походе, домашние же — дома разрешать“, повелел: „И впрямь дела походные решать лишь Бату надлежит, и посему пусть судит он Гуюга…“»

Тогда Бат-хан проявил великодушие: Гуюг избежал полагавшейся ему суровой кары. Возможно, Бат-хан сжалился над двоюродным братом из чувства благодарности к его отцу, Великому хану Угэдэю. Так или иначе, теперь Бат-хан знал, что собой представляет Гуюг на самом деле и чего от него ждать, ведь он был потенциальным престолонаследником.