Книга воды

Из окна моей спальни я мог, не вставая с постели, видеть высокие, выше нашего сада, пароходы. Я чувствовал себя как Том Сойер или Гекльберри Финн на Миссисипи. Пароходы гудели, взбираясь мимо острова Эллиса, где уже не содержат в карантине эмигрантов, но остались здания таможни и больницы. Как их сегодня используют – я не знал. На 6, Sutton Square было ощущение, что живешь на реке. Бесшумные громады кораблей подкрадывались во влажном воздухе и вдруг издавали сильный гудок. Наша самая элитарная улочка в Нью-Йорке на самом деле была тупиком, выходящим на Хадсон-ривер. Задницы дюжины домов «браунстоунов», столпившись буквой П, образовывали сад. Сад висел над хайвеем, его самая длинная сторона была обращена к Хадсон-ривер. Вот туда я и смотрел из окна. Темная река плескалась за парапетом. Я работал весь 1979-й и до конца мая 1980 года домоуправляющим (хаузкипером) у американского миллионера Питера Спрега. Моя спальня находилась на третьем этаже. Оба окна ее, увитые плющом, выходили в сад и на реку. В саду росло огромное дерево, а на нем висели качели. Иногда на качелях качались дети и юные богатые девушки. Еще одно дерево – магнолиевое – останавливало внимание: оно было крупным, цвело весной белыми цветами величиной с чайные чашки. Магнолиевое дерево росло на краю задней террасы дома, принадлежащего красивой еврейке Иди Душкин, матери троих детей. Откуда у Иди деньги, я так и не понял. Кажется, ее папа был преждевременный Ростропович – дирижер Душкин. Дети Иди были от брака с португальцем, но в то время она жила одна. У семьи были четыре сенбернара, каждый размером с теленка. И повар-китаец. Впоследствии Иди продала дом и перебралась в Сан-Франциско, где умер от рака ее старший сын – красивый мальчик. Все наши соседи по саду были исключительными личностями. Один дом принадлежал некогда греческому миллионеру Онассису, правда, во время моего проживания в этом райском уголке адского Нью-Йорка дом стоял пустой. Иногда в саду у парапета реки сидел, рисуя на планшете, человек с китайской внешностью – знаменитый архитектор Пюи, ему принадлежал один из «браунстоунов», это он возвел стеклянную пирамиду во дворе Лувра. Самый крупный, пузатый дом нашего блока принадлежал мистеру Хайнцу – королю кетчупов. Крупный красный дядька, владелец империи «Хайнц», любил устраивать в нашем саду «парти». Другим любителем тусовок был Курт Вальдхайм – Генеральный секретарь ООН. ООН снимала целых два дома нашего блока для резиденции Генерального секретаря. Там я чувствовал себя живущим прямо внутри рубрики светской хроники мира.

Между тем сам я находился на иерархической лестнице жизни чуть выше слуги. В моем подчинении была, правда, одна женщина-слуга – черная Ольга, наша горничная. Повара у нас на 6, Sutton Square не было, семья Питера и он сам постоянно жили в имении в Массачусетсе, в городке Спрингфилд. Так что ланчи, когда мой босс находился в Нью-Йорке, готовил я. Об этих счастливых днях на берегу Хадсон-ривер я написал книгу «История его слуги». Впрочем, не такими уж они были счастливыми, эти дни. Когда Питер долго проживал в Нью-Йорке, я вставал в шесть, ложился в полночь, и к вечеру у меня болели ноги; профессиональная проблема всех слуг – ноги, вся нагрузка на них. Если же приезжала семья Спрегов – четверо детей, властная жена Тьяша, гости, – я падал с ног к полуночи. Речка Хадсон доставляла мне наивысшее удовольствие, когда я жил в доме без хозяев, один. Меня пробуждали по утрам гудки пароходов или птицы. Красивой и нереальной была река в туман. Тогда пароходы ревели чаще, им же надо было предупреждать о том, что они несут свои тучные тела по фарватеру. Птицы по осени садились на заросли плюща особенно часто, ведь созревали ягоды, потому они их склевывали. Я просыпался и высовывался в окно. Смотрел на серо-бурые, всклокоченные, чудовищные воды реки. Иной раз меня будил скрип качелей. Внизу задумчиво покачивалась на доске девичья фигурка в свитере, белая гривка рассыпалась по плечам.

Река впадала в Атлантику. Там где-то она рассеивала свои струи. Среди других струй других рек. И все это называлось Вечность. Здесь, на Великой реке, у впадения в океан, преобладали они – река и океан, чего не чувствовалось бы, живи я всего лишь за квартал от берега, в гуще каменных жилищ Манхэттена. Там был иной мир.