Книга воспоминаний

Машины все исчезли. Осталась одна у районного врача, осталась машина «Красного Креста» и, может быть, еще две-три; откуда уж они брали бензин, не знаю.

Потом начались жалобы на кражу часов. Тут, по большей части, удавалось выследить виновника. Однажды пришел жалобщик, очень бедный человек, явно нехорошо было у него переть часы. Я пошел, разыскал виновного солдата. Говорю ему:

— Как тебе не стыдно, он был в оккупации, сам бедняк, русских хорошо встречал, радовался, а ты его ограбил. Солдат говорит:

— А что я его ограбил? Часы взял?

— Ну как это «что»? Часы — ценность для него!

— Ну да! Он же себе другие за сто крон купит, а я живу в Тулунском районе Якутской области, там часов и в помине нет!

Часы я все-таки у него отобрал и вернул хозяину.

Почти все конфликтные ситуации были связаны с различным национальным понятием о собственности. Вот какую историю рассказал мне полковник Лукин-Григэ:

— Еду сегодня и вижу картину: на горке стоит хуторок, затем лощина, и на другой стороне другой хуторок. А в лощине горит громадная угольная куча. Послал Грицаненко вызвать хозяина хутора, говорю ему кое-как по-немецки:

— Почему не тушишь кучу?

— Не мой уголь.

— А где тот хозяин?

— Немцы угнали.

— А у тебя есть уголь? Чем ты будешь топить зимой?

— Буду в холоде сидеть.

— Так потуши и возьми себе! — Как же я могу взять — это чужое!

— Так оно же сгорит!

— Ну и что же — это меня не касается — это чужое. С лодками тоже бывала беда. Однажды ко мне прибегает рыбак С' выпученными глазами и говорит:

— Я погиб! У меня солдаты увели лодку, а я этим живу, я с семьей умру с голоду!

Я беру фонарь, автоматчика и иду в соседнюю часть.

— Брали лодку?

— Брали.

— Зачем?

Оказывается, там, недалеко от берега был нашей авиацией утоплен немецкий транспорт, и на нем было много консервов, которые наши с него доставали. Пустили слух, что под консервами был большой запас водки. Наши устроили самодельный ЭПРОН [342]; подплывали на лодках, ныряли в зимнюю воду и доставали из трюма, что там было.

Ныряльщики говорят мне:

— Что ему надо, мы же вернули лодку!

— А где она?

— Вон стоит!

Я говорю норвежцу:

— Вот же ваша лодка, на что вы жалуетесь?

— Да, но ведь это не на моей земле, а на земле соседа: я не могу пройти по чужой земле, с меня потребуют за убытки, когда я потащу лодку по его территории.

Первое время главной нашей бедой был винный склад в Бьёрневатне. Бахтеев со своим взводом ушел, наших там никого не было, но норвежцы рассказывали разное. Так, один наш солдат вышел будто бы оттуда с двумя бутылками в карманах и двумя в руках. На глазах удивленной публики он отбил горлышко у одной бутылки — буль, буль, буль; у другой — буль, буль, буль; третью вынул из кармана — буль, буль, буль, до четвертой не дошло, свалился и остался там лежать. Надо отдать должное норвежцам, что они тоже добрались до этой пещеры и пользовались складом. Но мы были озабочены не норвежцами, а своими — от этого склада шла большая часть безобразий, вызывавший жалобы в комендатуру. Мы не знали, что с этим делать. Наконец, Лукин-Григэ связался с командиром дивизии, и для охраны склада был выделен взвод наиболее надежных коммунистов. Это было еще до вывода всех наших остальных войск из Финнмарка, "и результат был только тот, что вокруг склада собралось до батальона единичных пьяниц — не исключено, что среди них были и норвежцы, я сам не видел — и они с криком «ура» пошли в атаку на склад; охрана разбежалась, и через полчаса в пещере не было ни одной целой бутылки. Мы вздохнули с облегчением, и норвежцы тоже.

Были и такие случаи: я уже говорил, что наши подкармливали местное население буханками нашего черного хлеба. В одном норвежском доме жил наш солдат. Делился хлебом, помогал по хозяйству. Выяснилось, что его часть уходит. Хозяйка в тот момент доила корову. Солдат вошел в хлев, приставил к груди хозяйки автомат, снял часы и ушел. Одно другому совершенно не мешало. Опять был выезд для меня, и опять без толку.

Еще одна история, и тоже с выездом. Прибегает в комендатуру не совсем старушка, но к тому близится. Я уже тогда не сам принимал всех жалобщиков — внизу была оборудована приемная, и дневалил старик солдат в лягушачье-серой форме.

— Мне старшего лейтенанта Дьяконова.

Старик дневальный ко мне: «Товарищ капитан (я уже тогда получил четвертую звездочку), там норвеги пришли». «Норвегов» он очень жалел — даже с постели поднимал меня иной раз. Иду.

— В чем дело?

— Меня хотят изнасиловать.

— А что вы от меня хотите?

— Пришлите солдат. Взял солдат, поехал к ней.

— Кто вас хотел обидеть?

Показывает: в полукилометре от нее наша часть.

— Они!

— Какие у вас данные об их намерениях?

— Они приходили, смотрели.

Я уехал. На другой день опять она. Так она ходила неделями, пока не появились норвежские власти и я не передал дело их полиции — тогда она исчезла.

Всех просьб и обращений ко мне я, конечно, не могу упомнить. Забыл я, в числе прочих, и один эпизод, на самом деле необыкновенно укрепивший мой авторитет у норвежцев. Мне его рассказали лишь в 1990 г.