«Книга Всезнания» (СИ)

Кладбище существовало по своим, особым законам. Времени для него не существовало вовсе. На небольших камнях вечно улыбались живым имена их друзей, что не постареют уже ни на год, пусть пройдет хоть целая вечность. Они лишь истлеют, избавятся от дряблой кожи и плена ненужного жира, обнажат изящные белые кости и будут улыбаться всепонимающими безгубыми улыбками. Ведь они знают: суетиться ни к чему, конец у всех один. А потому жизнь свою надо прожить так, чтобы потом не жалеть: не замыкаясь на мелочах, не закрываясь в себе, не отгораживаясь от неба, что одно на всех…

Синьор Марино покусывал трубку фарфоровыми зубами, равно как и три года назад. Его пожелтевшие от табака усы по-прежнему топорщились как у старого доброго ленивого моржа. Его жизнь была почти такой, как тогда, в день взрыва магазина, вот только кое-что изменилось: жена заставила его найти работу, а точнее, когда умер смотритель кладбища, просто объявила мужу: «С завтрашнего дня ты будешь новым смотрителем. И только попробуй отказаться, зелень подкильная!» Боцман в отставке не отказался. Эта работа показалась ему неплохой альтернативой вечных упреков в безделье. Да и дворняга, обитавшая в царстве могил, была куда более приятным (а главное, молчаливым) собеседником, нежели жена.

— Знаешь, Дрейф, женщина — это рыба-пила. Все пилит, пилит, пилит… И что ни говори в ответ, всё равно ты виноват. Это у них хроническое. Семейное. Передается генами от особи к особи. Понимаешь, Дрейф?

Пес, свернувшийся у ног боцмана клубком, понимал. Насторожившись и приподняв небольшие ушки, будто сломанные пополам и мокрой тряпочкой висевшие ниже линии «перелома», он внимательно пригляделся к хозяину и прищурился. В янтарных глазах застыло полное и абсолютное согласие. Сегодня он принес ощенившейся леди косточку, а та облаяла его, сетуя на несвежесть продукта. Женщины и правда временами были очень похожи, думал пес, коричневым ковриком прижимаясь к ноге восседавшего на крыльце сторожки боцмана.

Сторожка смотрела на ближайший к узкой дороге ряд могил с новейшими захоронениями, коих за последние три года было не так уж и много, а редкие деревья, прерывавшие монотонность серых каменных плит, выстроившихся в шеренгу, казались часовыми, бдительно следившими за порядком — не дай Бог кто-то посмеет нарушить строй и выбраться из могил! Синьор Марино зевнул, поправил рабочую серую куртку, всегда чистую и опрятную благодаря воскресным стиркам синьоры Матильды — рыбы-пилы, с утра уже испортившей настроение мужу-философу.

— Женщина любит командовать, считая себя прирожденным лидером, а ежели натыкается на сопротивление, либо идет в атаку, снося словесной нагайкой голову оппоненту, либо начинает хитрить, как лиса, и уговаривать оппонента поступить так, как ей надо. И мы, мужчины, сами не замечаем, как поддаемся на уговоры.

Пес тихо заскулил, соглашаясь с хозяином: его благоверная заставила-таки его выпросить у босса косточку посвежее и пожирнее, демонстративно вылизывая кутят и искоса поглядывая на охранника покойников. «Ну что мне, труп тебе вырыть, что ли?!» — промелькнуло тогда у пса в глазах, и он поплелся выпрашивать добавку у хозяина.

— Женщины — зло во плоти, но и без них никуда, — синьор Марино выпустил в воздух клуб сизого дыма и довольно, словно сытый морской котик, улыбнулся. — Они искусительницы — знают, чем нас завлечь. То бедрами вильнут, то вилку с пола поднимут, не присаживаясь, то волосы поправят, да взгляд томный кинут… ну и как не искуситься? — пес тяжко вздохнул, вторя опытному хозяину. — А их отбивные, паштеты и паста? Да за них душу морскому дьяволу продать можно! А все эти словечки, ласковые взгляды, да похвалы? И всё, ты у них на крючке!

На чуть пыльную дорогу, не оскверненную ни единой веткой, травинкой или сухим листом, вышел единственный за эту неделю посетитель кладбища. Странная прическа, похожая на шипы колючего растения, была знакома синьору Марино, как и красный глаз, шедший в противовес синему. Этого человека в черном классическом костюме, за последние три года сильно вытянувшегося и явно улучшившего цвет лица, а также отпустившего на затылке длинную прядь, моряк узнал бы из сотни: он был на месте взрыва в день, когда синьор Марино чуть было не нахамил своей дражайшей супруге. Огромный букет белых калл, что принес странный мужчина, покоился возле памятника из серого мрамора, на котором, как и везде, было аккуратными буквами выгравировано имя и две даты. Та, кому предназначались каллы, прожила всего семнадцать лет, синьор Марино это отлично помнил — всё же он частенько протирал ее надгробие. Почему? Да потому что среди сотен одинаковых камней, безликих и словно сговорившихся походить один на другой, этот камень, равно как и еще несколько, довольно старых, выделялся. На нем был выгравирован красивый филин, над крыльями которого застыла теплая, душевная надпись.