— Так что, Дрейф, женщины — это искусные марионеточники, которые так и норовят загнать нас себе под каблук. Но и без них жизнь — не жизнь. Скажи мне, друг мой верный, мы, мужчины, что, все поголовно мазохисты? Или идиоты, которым нравится быть обведенными вокруг пальца? Почему же мы так любим этих хитрых особей и готовы жизнь положить на их благо?
— Потому что они кладут свои на благо нам, — донес до него ветер тихий ответ удалявшегося по дороге мужчины в длинном черном плаще, элегантном строгом костюме и начищенных до блеска ботинках.
Пес вскинулся, поднял голову и чуть удивленно покосился на посетителя. Синьор Марино чуть не выронил изо рта трубку: ни разу еще этот странный, будто потерявший смысл жизни, но отчаянно за нее сражающийся человек не говорил с ним, хотя бывал на кладбище три раза в год.
— А ведь верно, — ответил неожиданному собеседнику боцман. — Но знаете, что еще я думаю?
Тот замер, но не обернулся.
— Мы их не за это любим. Не за самоотверженность, помощь или их финтифлюшки. Мы их любим за то, что они есть. Потому как с ними жизнь не сахар, а без них впору топиться в вине. Эх, синьор, мы их любим, потому что женщина — хоть и рыба-пила, но своя, родная. И, попилив, она ранку-то потом бинтами ласки обмотает. Просто хорошо, когда есть рядом тот, кого можно любить, и кто тебя любит.
— И верит, — четко и без тени сомнений ответил мужчина и обернулся.
Синьору Марино на секунду показалось, что в его разноцветных глазах что-то изменилось, а затем в воздухе вдруг повис невозможный, соленый, свежий аромат. Аромат, который ни с чем не спутаешь! И отдаленный крик чаек, словно звавший куда-то… Боцман вскочил, подобрался и со смесью удивления и восторга воззрился на собеседника.
— Что бы Вы выбрали: свободу, одиночество и дальние страны, или жену, этот город и вечное однообразие?
Синьор Марино знал ответ — знал еще с того самого дня, как сделал Матильде явно навязанное ею самой предложение руки и сердца.
— Куда же я денусь от своей красотки, карамба! — рассмеялся он. — Счастье, когда возвращаешься домой, а тебя ждут.
— Счастье — когда есть к кому вернуться, — ответил странный человек, развернулся и не спеша пошел к выходу с кладбища. Боцман наконец понял, почему он приходил три раза в год, почему всегда молчал и почему, несмотря на кажущуюся жажду жизни, выглядел потерянным. Это он заказал надпись над крыльями совы.
«Помню и люблю, Наги. Мы еще встретимся».
Чайки громко кричали, разнося по воздуху шум прибоя и холодный соленый ветер. Ароматы морской воды, влажного песка и водорослей укутывали могилы нежным саваном. Наги мечтала поехать к морю с Мукуро. Не смогла. Но теперь ее охраняет настоящий боцман и добрый старый пес. А чайки кричат, вторя медному колоколу, зовущему моряков на палубу. И ее вечность никогда не будет одинокой.
Боцман вытирал платком чуть повлажневшие глаза, раскаиваясь в своих словах, и провожал взглядом высокую фигуру сломанного, но не сломленного человека. Человек уходил в никуда, в шум прибоя и темноту, оставляя за спиной море, ветер и букет былых калл. Он уходил в никуда. Туда, где его уже никто никогда не будет «пилить»…
Вдалеке ухнул филин, каждый раз теперь повторявший одну и ту же, самую главную фразу. Он хотел верить в чудо… и верил.