Книга занимательных историй

Его историческое исследование базируется не только на сирийских, но косвенно и на арабских, персидских и греческих источниках.

Книга Абуль-Фараджа пользовалась таким успехом, что, по просьбе своих друзей-мусульман, он предпринял перевод ее на арабский язык, игравший в ту пору роль международного языка ученых Востока.

Оставляя в стороне многочисленные богословские сочинения Абуль-Фараджа, остановимся коротко на его поэтических произведениях. Абуль-Фараджу принадлежат несколько поэм, в основном дидактического и философского характера, полемическое послание несторианскому католикосу, элегия на смерть своего современника Иоанна Бар-Мадания, множество эпиграмм-четверостиший и ряд стихотворений, написанных «по случаю». На его поэтическом творчестве ясно сказалось влияние лучших образцов средневековой арабской поэзии. «Как поэт Бар-Эбрей вызывал удивление своих соотечественников», — писал о нем в конце прошлого века известный историк сирийской литературы В. Райт.

Для стихотворных произведений Абуль-Фараджа характерны ясный, живой, образный язык, четкие ритмы, разнообразные рифмы. Его стихи ярко выделяются на фоне вымученных версификаторских произведений, наполнивших в XIII веке сирийскую литературу.

Философ, астроном, медик и филолог, историк и поэт в одном лице — явление примечательное, но не единичное для средневековья. Широкий энциклопедизм был характерен для многих ученых и писателей того времени.

Наконец, представленная здесь в русском переводе «Книга занимательных историй» — последнее произведение писателя — рисует нам Абуль-Фараджа с новой стороны — как неутомимого собирателя фольклора, знатока и ценителя острого, меткого слова, соленой шутки, замысловатой басни, лаконичной поговорки, хитроумного изречения, короткого юмористического или назидательного рассказа. Чувство юмора было органически присуще Абуль-Фараджу, и это проявлялось при самых неожиданных обстоятельствах. Даже на смертном одре Абуль-Фарадж, по свидетельству очевидцев, продолжал острить, развлекая своих учеников смешными историями…

* * *

Необычайно пестро, разнообразно и разнохарактерно содержание семисот двадцати семи «занимательных историй», собранных Абуль-Фараджем в двадцати главах его последней книги. Тут соседствует безобидная шутка над общечеловеческими слабостями с едкой насмешкой над правителями, шахами, султанами, вельможами и прочими представителями государственной власти. Проповедь смирения, благочестия, послушания, любви к богу и других христианских добродетелей внезапно прерывается анекдотами и рассказами с явно атеистической направленностью. Прославление прелестей монастырской кельи и отшельнической жизни перемежается с разоблачением мнимой святости служителей церкви.

Такая противоречивость и неясность общественной позиции самого автора не должна нас особенно удивлять. Памятуя о времени, когда он жил и творил, и о его общественном положении, мы должны признать, что многие сокровенные мысли Абуль-Фарадж мог выражать лишь эзоповским языком, тщательно маскируя и вкрапливая их среди десятков вполне «благопристойных» и приемлемых для церкви и властей изречений и рассказов.

К тому же, Абуль-Фарадж в ряде случаев в этой книге выступает не в качестве самостоятельного автора, а лишь в качестве собирателя. В некоторых материалах об этом говорится прямо, со ссылкой на греческих, персидских и прочих философов,[83] в других — менее определенно («некто сказал», «другой сказал»). Но и в тех случаях, когда нет прямых ссылок на источник, мы вправе полагать, что материал был заимствован из бездонной сокровищницы фольклора. Не трудно найти параллельные и схожие сюжеты в творчестве многих народов Востока.

В фольклорной основе — причина неувядаемой свежести «Занимательных историй» Абуль-Фараджа, как и других аналогичных сборников, имеющихся у народов Востока. Подавляющее большинство собранных им материалов и сегодня, спустя семь столетий, читается с интересом, поражает меткой образностью, блестками остроумия, доставляет эстетическое наслаждение.

Уже в своем обращении к читателю Абуль-Фарадж открыто провозглашает, что его книга обращена не к сильным, богатым и знатным людям, а к народным низам к простому трудовому люду. Из «Предисловия» мы узнаем, что эта книга предназначена для «страждущих» и для «людей с разбитым сердцем». Она призвана служить им «утешением», «целительным бальзамом» и «путеводителем». Проявляя совершенно необычную для своего времени, отмеченного печатью религиозного фанатизма, широту взглядов и веротерпимость, Абуль-Фарадж откровенно говорит, что пишет он не только для единоверцев-христиан, но и для мусульман, для евреев, для язычников — одним словом, для всех людей, без различия веры и народности. Так мог мыслить только истинно прогрессивный деятель.